Мастер Чэнь - Любимый ястреб дома Аббаса

На деревянное возвышение посреди тихо гудящего зала Мансур всходил никоим образом не торжественно, сначала даже казалось, что он поднялся на первую ступеньку случайно и теперь осматривается — куда попал, как отсюда спуститься? И хотя, как и положено, он прихлопнул рукой по этому возвышению трижды — когда подошел к нему, когда начал подниматься и когда навис над рядами рассевшихся по коврам, — собравшиеся, кинув на него доброжелательный взгляд, продолжали шушукаться между собой, пока он не прогнусавил неизбежное «бисмилля». Да и после этого в просторном полутемном зале, где редкие пылинки кружились в золотых лучах, продолжали тихо жужжать десятки голосов.

— Он сказал — читай! — вдруг выкрикнул Мансур пронзительным голосом.

По рядам прошелестел изумленный шепот, и воцарилась тишина. Большинство, видимо, только что сообразило, что этот несуразный тощий детина оказался на возвышении не просто так. Но в любом случае то было очень странное начало для проповеди — а дальше следовало еще более странное продолжение.

— А читать-то что? — вдруг, после паузы, как-то буднично спросил он среди тишины. И, нелепо взмахнув рукой, продолжил, быстро, почти не делая паузы между фразами: — Да, вот так все начиналось. И ведь как прекрасно все начиналось! Сияющий ангел, несущий нам, на погруженную в невежество нашу землю, простое слово: читай! Это ведь не только пророку, мир его имени, сказал он это слово. Ведь есть еще и мы. Мы, несчастные. Мы, все никак не способные сообразить — что за слово такое господа нашего сошло с небес? Ну, понятно: читай — в смысле рассказывай, говори! И пророк, мир ему, сделал это, донеся до людей мудрость небесного слова. Но и читай — в смысле просто читай! И это уже — не пророку. Это нам. Сколько книг в нашем мире! Сто тысяч — вы слышите, сто тысяч книг в одной только библиотеке императора Поднебесной! А мы? Где книги о далеких странах? Где книги о лекарском искусстве? Где книги мудрецов древности? Они во множестве есть у других народов! Но они нужны и нам, правоверным!

В глазах сидевших на коврах, особенно глазах иранцев, начал появляться неподдельный интерес. Это были не совсем те речи, которые они привыкли слушать в этих стенах.

— Пророк, мир ему… — возвысив голос, продолжал Мансур… потом запнулся, покачал головой и, уже тихо и как-то доверительно, закончил: — Ведь Мухаммед, благословенно будь его имя, — это же племянник моего прадедушки.

Вот тут тишина в молельном зале стала просто мертвой. Все слышали, что вроде бы какие-то люди из какого-то дома Аббаса приехали в Мерв, — но мало кто видел их хоть краем глаза. И только теперь многие поняли, о каком Аббасе идет речь.

— У нас, в доме отца моего и деда, по вечерам часто вспоминали об этом человеке, о тех днях, когда он жил, когда можно было погладить его по теплой бороде, дать ему созревший финик с кусочком хлеба. Каким он был? Совсем не похожим на меня.

Тут по углам раздались тихие смешки.

— Невысокий, но очень крепкий, с мощной такой грудью и с густой бородой. Сильный. А главное — да добрый это был человек, вот что. И веселый, что в тяжелые дни было в самый раз. «У нас в доме есть еда?» — спрашивал он, когда несчастные души, заблудившиеся в темном веке и не находившие сил оттуда выйти, запретили продавать умме пророка даже кусочек хлеба. «Есть еда?» — спрашивал он опять. И в ответ на молчание улыбался: «значит, у нас сегодня пост!». Не такая уж тонкая вроде шутка, но людям становилось как-то легче.

Мансур снова сделал паузу, опустив голову на грудь.

— Но нет его с нами! — вдруг сотряс воздух резкий голос. — А мы-то есть! И некого нам спросить — что делать, как выбраться из пустыни горя нашего и бед, глупости нашей и недоумия! Ведь посмотрите, что же это такое — уже сто семнадцать лет, как покинул пророк этот мир, а что мы сделали с наследством, которое он нам оставил? Что?

Я смотрел на него во все глаза: никогда еще мне не встречался человек, который мог бы так говорить. А Мансур бросал прямо в поднятые к нему лица гневные фразы:

— Три праведных халифа умерли от рук убийц. И после — пришли эти, из клана Омейя. Скоро уже сто лет правят они нами. Половина мира у них в руках — от западного моря, где кончается земля, до снежных гор, за которыми властвует император страны Чин. Все твое — так почему не жить в мире и праведности? И что — счастливы ли вы, братья мои из Мерва, хороша ли, праведна ли ваша жизнь?

Тут я чуть не засмеялся в своем углу. Первое очарование прошло — да оно и не могло длиться бесконечно. Я хорошо знал, что сейчас произойдет: хорошенько встряхнув слушателей, этот тощий длинный счетовод с жидкой неопрятной бородой начнет перечислять все, что пошло наперекосяк в несчастной империи халифа.

И я не ошибся.

— Да, халиф Муавия создал непобедимое войско и флот, — доверительно сообщил Мансур собравшимся то, что они и без него знали. — Да, построены новые храмы, школы и больницы, и другие больницы для тех, чьи болезни все возвращаются, не уходят. Но что это, о братья мои, — вот город пророка, Медину, жгут и грабят при халифе Язиде, когда тело самого пророка еще не превратилось в прах. А потом и за Мекку берутся, где какой-то сумасшедший провозгласил себя халифом. Два месяца осаждали город, храм Каабы сгорел до земли, до сих пор на священном камне видна чернота сажи от того пожара.

Он остановился и тяжело перевел дыхание.

— Помните и Кербелу! — вдруг загремел его голос. — Дрожь ужаса пробежала по толпе в тот день, когда окровавленная голова внука пророка было брошена под ноги Убайдуллы и самые жесткие сердца растаяли. Помните Хусейна!

Тут повисла тишина. Я чуть не усмехнулся, вовремя вспомнив вчерашний разговор с Бармаком: побоище в Кербеле просто нельзя было не упомянуть на проповеди в этом бунтующем городе. Дом Аббаса, похоже, долго еще не решится высказать что-то против дома Али — потому что еще не известно, в которой из семей кровь пророка гуще. Интересный вопрос: а как наше с братом семейство относится к дому Али, неужели как сделали ставку на дом Аббаса, так ее одну и разыгрывают?

— Дела прошлых дней, скажете вы, — вдруг прервал себя Мансур, видимо, ощущая, что пришло время других эффектов. — Но и наши дни поистине страшны и печальны, и горек смех наш, солоны наши слезы. В чьих руках плащ, посох и перстень пророка? Да вот в этих, руках бывшего халифа, которого зовут Ишак.

Бывшего халифа? Сильно сказано, особенно с учетом того, что у этого «бывшего» и сегодня самая мощная в мире армия по эту сторону Небесных гор. По ту их сторону император из дома Тан повелевал чуть не миллионной армией, но это было очень далеко. А халиф только в одном своем Харране, говорят, располагал войском в пару сотен тысяч, и если бы он помирился еще и с армией Дамаска… А главное, император — очень далеко, а от Харрана до Мерва меньше двух недель пути.