Мастер Чэнь - Любимый ястреб дома Аббаса

— Так, — привстал с постели я, — ты сейчас рассказываешь мне, что все, что происходило в Хорасане в последние три года, — наша работа?

— Ну, не все, — сказал брат. — У нас не хватило бы денег, чтобы платить за каждого солдата, за каждую мелочь. Но в целом — да. Садовод Мухаммед оказался великим человеком. Он назначил двенадцать наибов. Те начали прощупывать почву: где в землях халифа можно быстро набрать сторонников. Казнили многих наибов, не сомневайся. Но — интересное дело, до Хумаймы до сих пор никто не добрался. Само название деревни знаем мы с тобой, еще несколько человек — но не халиф. И вот — год идет за годом, и оказывается, что именно в Хорасане, на самом дальнем востоке завоеванного Ирана, у садовода все отлично получается. Потому что Хорасан не забыл, как его завоевывали. Хорасан ждал, когда же кто-нибудь бросит клич. А то, что Хорасан как раз на нашей западной границе, что он блокирует путь от Дамаска до Самарканда, перерезает халифат пополам — ты же понимаешь, Нанидат, это все не случайно. Вот дед и сидел тут, где мы с тобой сейчас говорим, в этих самых комнатах, и развлекался со своей любимой игрушкой — заговором: год за годом. И никто об этом не знал. И вот, Нанидат, давно уже умер садовод Мухаммед, так никем и не раскрытый, вместо него во главе дома Аббаса — другой человек, имени которого я не буду произносить вслух. Тот отправил в Хорасан очередного посланца, по имени Бакр. Там речь шла скорее о том, как собирать с хорасанских заговорщиков одну пятую их доходов. Никто поначалу не думал, что они смогут восстать в открытую. А правой рукой Бакра был его юноша-раб, родом то ли из-под Куфы, то ли из самого Хорасана. Он так сначала и ездил туда-сюда, из Хумаймы в Мерв и обратно. И оказалось, что раб этот — настоящий барс. Три года назад он разослал приказ: в начале лета поднимаем черные знамена и начинаем войну в открытую. Всем переодеться в черные одежды и собраться с оружием в селе Сафизандж у Мерва. И вот мы имеем то, что имеем.

— Бывший раб… барс? Дорогой братец, да ведь ты говоришь о загадочном Абу Муслиме. То есть он, оказывается, твой человек, и Хорасан теперь наш? Ведь если это так, то осталось убрать халифского наместника Насра ибн Сейяра…

Брат сидел, чуть вжав голову в плечи, и грустно улыбался.

— Я не спешил, не хотел повторять ошибки отца — наконец заметил он. — Уже много раз казалось, что вот только толкни — и враг исчезнет. Я подумал — пусть на этот раз кто-то другой сделает для нас всю работу целиком. Тем временем мы с Насром стали лучшими друзьями — он ведь уже два года как не отказывался от друзей. И понятно, что наместник халифа просто не может не дружить с человеком, который открыл школу переписчиков священной книги…

— Теперь я понимаю все эти разговоры о том, что ты исправно ходишь в их храмы…

Аспанак смотрел на меня с грустью.

— Здесь нас никто не слышит, Нанидат. Так что уж поверь, то, что я сейчас тебе скажу, — это искренне. Так вот, с Насром, конечно, дружить было необходимо, но… Бог — он один, и я не уверен, что для него важно, в каком именно храме находится человек, который хочет попросить его о чем-то. Кто произнес эти слова?

— Я, естественно. Когда твои верблюды находятся среди голых камней в неделе пути от храма огня, ты идешь в храм Учителя Фо. Или просто раскидываешь на коленях руки, ладонями вверх, под небесным сводом. Да, я это говорил. Но Учитель Фо не завоевывал нашу страну, не жег наши книги и наши храмы, не…

— Да, да. Так вот, книга пророка сама по себе тоже не завоевывала нашу страну и ничего тут не жгла. Потрясающая книга, Нанидат. «Господь наш — свет небес и земли, свет тот — словно ниша, в которой светильник, светильник же заключен в стекло, и стекло сияет, как яркая звезда». А если бы ты мог понять, как это звучит на языке народа арабийя… Это и перевести-то нельзя. Это музыка, Нанидат. Причем музыка оттуда.

И он ткнул пальцем вверх.

— Ты выучил их язык? — уточнил я, не скрывая ревнивого уважения.

— Ты же выучил язык народа хань, и даже читаешь на нем… Но все это сейчас неважно. Потому что дела пошли как-то чересчур быстро. Наср ибн Сейяр убит, Нанидат. Где-то там, в Иране. Только что. Никто еще об этом тут не знает. У халифа больше нет наместника в наших краях. Мои… информаторы говорят, что он просто не вынес горя от очередной трепки, которую задал ему этот красавец Абу Муслим. Ведь наместник был немолод, к поражениям не привык. И кто угодно впадет в тоску, когда пишешь халифу письма с призывами о помощи — да еще и в стихах — и не получаешь ничего, и видишь, что армия твоя исчезает под ударами какого-то самозванца. Но другие информаторы мне о его смерти сообщили нечто иное.

И брат выразительно покачал на ладони кинжал в деревянном футляре.

— Так, давай уточним, — заинтересовался я. — Значит, первый, кто мог бы это убийство подстроить — это бунтовщик Абу Муслим.

— А двух ближайших приближенных Абу Муслима тоже он сам и приказал убить? — мгновенно отреагировал брат. — Он мог бы их и так уничтожить не глядя потому что своих он жалеет меньше, чем чужих. А нас с тобой чуть не зарезали тоже по приказу Абу Муслима? Нет, эти люди с кинжалами… это не халиф и не бунтовщики… кто-то третий, попросту уничтожающий всех, кто имеет какое-то значение. И очень хорошо знающий, кто это самое значение имеет.

— Кто-то, работающий против халифа и против бунтовщиков одновременно… Так, халиф Марван надоел кому-то из своих? — предположил я. — Но тогда надо было просто убрать самого Марвана, без лишних сложностей… Так, а барид, почтовую службу халифа в Хорасане, Абу Муслим, конечно, разогнал…

— Всю, и не разогнал, а без затей поубивал, и просто почтовых чиновников, и не просто почтовых чиновников, — подтвердил брат. — Вот посмотри, Нанидат, ты далекий от наших дел человек, но как быстро ты задаешь самые правильные вопросы. Что лишний раз подтверждает: если уж ты начинаешь, несмотря на свою природную лень, что-то делать, то в конце концов оказывается: ты делаешь это лучше всех.

Поняв свою ошибку, я замолчал. А затем задал брату новый вопрос:

— А если у меня природная лень, то как же я по твоей милости оказался этим самым… Ястребом? Объясни наконец, что за птичка, и почему как только я ею стал, в меня пытаются воткнуть нож?

Тут лицо брата приняло очень знакомое выражение — то самое, что мне не раз приходилось видеть в детстве, когда я побеждал его в стрельбе из лука или перетягивании каната, а он все никак не соглашался верить в свое очевидное поражение. Которое простил бы кому угодно, только не мне.

— Я просто не могу не ответить, — сдался, наконец, он. — Ястреб. Это такой волшебный то ли воин, то ли мудрец. Явно из дома Маниахов, потому что на туге нашего отца именно эта птица. И понятно, что это — ты, потому что кто же еще, не я же, меня тут видят каждый день, тоже мне сказочный герой. Бываешь ты здесь от силы полтора месяца, потом отправляешься обратно, а в последний раз и вообще исчез на два года… Общая идея тут в том, что Ястреб спасет Самарканд, а народу такие сказки сейчас очень нужны, люди же чувствуют, что подходят решающие дни. Но это такой пустяк, к серьезным делам отношения не имевший. И все было бы хорошо, если бы не удивительная скорость, с которой эта парочка кинулась и на тебя тоже. Мне повторить, как я себя после этого чувствую? Так, подожди, ничего не говори. Потому что про Ястреба — это было только первое. А есть и второе, главное. Оно звучит так: нет, Нанидат. Нет, я не собираюсь втягивать тебя в семейный бизнес. Хватит и того, что на тебе держится торговля шелком как таковая. Я не буду тебя уговаривать искать тех, кто подсылает убийц, не буду обещать лучшую охрану в Согде и в Хорасане, лучших помощников и наставников. Потому что я как никто знаю, отчего ты с тех самых пор не берешь в руки ни меч, ни… Не говори ничего, не надо… И никто никогда не посмеет тебя осудить или попросить… Нет, нет.