Валерий Белоусов - Спасти СССР! «Попаданец в пенсне»

Остальные воины ислама закатились от смеха…

Покрасневший от стыда моджахед с досадой пнул Артураса…

— Ой, не бейте… я же за вас! Я вам пушку продал!!

— Ах, сукин кот, значит, всё же ты пушку спёр? — возмутился Логинов.

— Нет, не я! Я не хотел, меня заставили… — заблекотал Ложкис.

Логинов подскочил к Вилкасу и уже со своей стороны крепко пнул его под бока.

Моджахед, которому, видимо, понравилась эта забава, снова было занёс ногу для пинка — но тут ему под подбородок упёрлась логиновская отвёртка:

— Пошел нах! Никто не имеет права бить нашу сволочь, кроме нас самих!

Моджахеды глухо заворчали, блеснули ножи…

«Тут мне и кирдык! — умиротворённо подумал Логинов. — Зачем же я „шило“ не допил? Оставил на завтра, дурак… А завтра уж и не будет!»

В этот миг дверь переговорного пункта слетела с петель:

— ЛЕЖАТЬ!!! ВСЕ НА ПОЛ!! МАТЬ, МАТЬ, МАТЬ!!

— Э, зачэм ти про мою маму так гавары… ой, ой, ой!!!

Ворвавшиеся солдаты с красными погонами внутренних войск были не настроены на долгие беседы…

Некоторое время раздавались чавкающие звуки ударов по сырому, сопровождающиеся кхеканием, которое издают рубящие вековые сосны лесорубы…

Схватив Вилкаса — обосравшегося, судя по запаху, — за шиворот, Логинов выволок его на улицу и тут же было вновь не заскочил внутрь почты.

Потому что по улице, в свете редких фонарей, бежала, как спринтеры на Олимпиаде, черная толпа айзеров…

За ними молча, размахивая сапёрными лопатками, гнались вэвэшники и быстро айзеров догоняли.

— Что случилось?! В лесу кто-то сдох?! — спросил Вселенную поражённый в самое сердце благостностью сей картины Логинов…

— Никак нет, — ответствовал ему утирающий с лица кровавый пот сержант, — просто, говорят, из Москвы нам сам Громов позвонил. И ДАЛ СООТВЕТСТВУЮЩУЮ КОМАНДУ!

Самое глухое и таинственное время… В этот час священный индийский бык, стоявший полночи в стойле, наконец ложится, подогнув под себя мощные ноги, и засыпает, протянув изо рта ниточку тягучей слюны…

В этот час в больницах, скомкав белеющими пальцами покрывала, умирают те, кому уже не суждено увидеть новый рассвет…

В этот час закрыто метро, и в подземных языческих дворцах с пентаграммами притушены огни, и ушли в парк последние трамваи…

И вся Москва спит. Вполглаза…

Берия, с трудом распахнув тяжёлую министерскую бронзовую дверь, вышел во внутренний двор…

Слева от двери заснувшим мастодонтом чернел милицейский бронетранспортёр, у высоких колёс которого вспыхивали и тут же пропадали оранжевые и малиновые огоньки сигарет омоновцев.

Справа стояла лавочка, чуть влажная от ночной росы.

На неё Лаврентий Павлович и присел…

Он любил посидеть в одиночестве, подумать… днём на это катастрофически не хватало времени. Вот так и жизнь прошла, а он и не заметил…

Сын, Серго… в честь Мироныча назвал, да… уже взрослый, мужчина… узнает ли он его? И-эх-х…

Лицо Берии, никому не видимое в темноте, исказилось болезненной гримасой. Проклятые сволочи…

Украли мою жизнь. Да что жизнь. Страну мою украли!

Лаврентий Павлович обхватил голову руками и от нестерпимой душевной боли глухо застонал…

— Что, плохо вам? — Чуть хрипловатый, заботливый женский голос заставил вынырнуть его из чёрной бездны отчаяния.

Берия оторвал руки от лица…

Перед ним, сжимая в руке большую клеёнчатую сумку, стояла давешняя буфетчица.

— Вы… не сможете со мной минуточку посидеть? — робко спросил он её.

— Да не вопрос… — с готовностью ответила женщина. И тут же рядышком присела, — я тут совсем рядом живу, на Шаболовке… Дома у меня всё равно никого нет, кроме кота Васьки, да и он, поди, опять в форточку на блядки удрал… — женщина повозилась, усаживаясь поудобнее, при этом лавочка предательски под ней скрипнула, а в её сумке что-то обещающе звякнуло и булькнуло…

— А вы его кастрируйте, чтобы он не убегал! — предложил Берия.

— Да вы что? Моего Васю? Ни за какие коврижки… у него и так жизнь поломатая, вроде как у меня. И пусть в доме хоть один мужик будет… Слушайте, что это мы так сидим… Вы со мной будете? по маленькой? вот, давайте я газеточку постелю, и стаканчик поставлю, и закусочка, вот котлеточка, теплая ещё… Ну, будем?

— За присутствующих здесь дам! — по-гусарски поднял стаканчик Лаврентий Павлович.

— Ха-ха… ой, не в то горло пошло… а знаете, как дамы класс… классификацируются? На дам, на не дам, и на дам, но не вам…

— А вы к какой себя категории относите? — с интересом спросил её собеседник, загадочно посверкивая своим пенсне.

— На дам! может, даже и вам… ещё по одной?

— Не откажусь… это что за напиток, интересно?

— Да так… Жидкое и горит. Скажите чего-нибудь…

— За то, чтобы вас любили…

— Эх, да кому… а вы, извиняюсь…

— Вдовец, — коротко ответил Берия.

— Правда?! — радостно вскрикнула буфетчица.

И тут же виновато осеклась. — Ой, простите, я не хотела, дура я, ну простите…

— Да ничего… скажите, а вам не надоело?

— Что именно?

— Ну, вот эта ваша жизнь… не думайте, я вас не осуждаю и даже уважаю. Вижу, что женщина вы самостоятельная, взрослая, рассудительная…

— Ой, да ну вас… — застеснялась собеседница.

— Нет-нет… ну так скажите мне: что вы в этом буфете делаете?!

— Да работаю я там… нет. Не так. Я там живу. Конечно… обрыдло мне всё. До смертной тоски обрыдло, верите, нет? И место неплохое, и посетители, ребята хорошие… но жить — жить-то когда я начну, а?! Одно и то же, одно и то же… база, санэпидемстанция, пожарный, ревизор… и каждому дай! Хорошо, что у меня возраст уже… сейчас всё больше деньгами берут, а по первости кто только меня в подсобке не нагибал… эх, разбередили вы меня… может, ещё по капельке?

— Наливайте…

— Давайте на… «ты»? Ничего, не обижу вас? Вы вот какой мужчина видный, министра нашего построили…

— Да ладно тебе… звать как?

— Татьяной крестили…

— Ну, Танюша, за тебя…

— Зачем же за меня? Давайте за вас, то есть за… тебя, да?

— Так что мы пьём-то?!

— Не угадаешь… это мне ребята из ОБХСС, из Еревана подогнали, с винзавода, пятидесятилетний коньячок, в продаже его не бывает…

— Да, чувствуется… помню, я только Черчиллю такой отправлял…

— Это какому Черчиллю? Мяснику, что ли, с Ленинградского рынка?

— Ага, угадала… слушай, Таня… вот я намедни тут гадость одну ел, называется…

— Шаверма?

— Да нет… этот, гамбургер…

— Ну, и я его ела… булка да котлета, делов-то…

— Ну, так вот и я про то же… А потом я себе думаю. Они ведь, подлецы, не булку с котлетой продают. Они Америку нам свою всучивают… и музыка там у них, и всё не по-нашему… вот народ туда и ломится, не за котлетой, а чтобы жизнь иную увидеть… А чем мы хуже?