Шумилин Ильич - Ванька-ротный

Не встряхни сейчас своих солдат, многие так и будут торчать костлявыми задами кверху. Команда – К бою! Это когда все солдаты встают, кладут перед собой трёхлинейки, передёргивают затворы и глядят [в оба вперёд] в сторону противника.

– Передай пулеметчикам, – сказал я старшине, – пусть ударят по опушки леса. Полсотни патрон, короткими очередями! Немцы должны знать, что мы сидим в деревне! Я огляделся кругом и сказал сам себе: Немцам здесь делать нечего. Деревня сгорит. Все дома охвачены огнем, а им натопленные дома и избы нужны, иначе они не могут держать оборону! Им подстилка из соломы под задницу должна быть! Они в снегу и в мерзлой земле топтаться долго не будут. Предположения мои сбылись. Немцы в атаку не пошли.

– 18- Но вот опять подул холодный порывистый ветер, подхватил красные языки пламени [и угли], и замигал яркими искрами. Соседний обуглившийся бревенчатый сруб окутался белым облаком [белыми кудрями] пара. Вот он вспыхнул ярким пламенем, и черные клубы дыма поднялись над ним. Дома горели подряд. Через некоторое время в прогале между [сохранившихся домов] горящими домами я увидел группу солдат, идущую в нашем направлении из тыла. Их было не больше тридцати. Что это? Новобранцы? Или новое пополнение из другой стрелковой роты? [Эти] Идут вразброд. Новички обычно ходят кучно [держась друг за друга]. Я вылез из мерзлого окопа и махнул ординарцу рукой. Пойдем, мол, посмотрим! Когда я приблизился к обрыву, то понял, что это солдаты Черняева. Да и он сам шел сзади за своим храбрым войском. Видно я прозевал, когда они начали драпать из своих домов. В первый момент артналёта дома, где они сидели, попали под огонь. Под ударами фугасных снарядов стали рушиться стены, потолки [и взлетали кверху крыши. Но огонь и дым появился в них только в конце обстрела]. С первым же ударом солдаты Черняева бросились наутек под обрыв, Черняев оказался среди своих солдат. Он промолчал как всегда. О том, чтобы вернуться назад, он не сказал ни слова. Под обрывом нашлись два паникёра, они заметались на месте и бросились бежать дальше к реке. Остальных уже невозможно было остановить. Взвод галопом помчался на переправу к кладкам. По мосткам они перебрались на другой берег и в кустах напоролись на комбата.

– Опять пятая рота! – сказал он Черняеву.

– Это твой взвод?

– Мой! – ответил Черняев.

– Где командир роты и все остальные?

– Не знаю!

– Ты пойдешь под суд! – сказал ему комбат.

– Ладно пойду!

– Собери солдат и отправляйся назад!

– Есть назад! Взвод Черняева без потерь вернулся назад. Где теперь располагать своих солдат, Черняев не знал.

– Ну, теперь ты убедился, для чего нужны солдату [копать] окопы? – сказал я ему, [когда он подошёл ко мне.]

– [Тебя] Комбат пугал трибуналом, говоришь?

– Грозился!

– В этой дивизии, Черняев, с лейтенантами не чикаются! Чуть что – отдают под суд. Страху нагоняют! У них генерал свирепый, говорят, кастрированный. Нет ни одной роты, чтобы не было судимых офицеров.

– 19- Генерал знает кого судить. Воюют лейтенанты! Вот он на них и вешает судимости [нагоняет страха]. А [потом, что для тебя] для лейтенанта окопника что суд? Сегодня ты жив, а завтра тебя нет! Теперь в окопах сидели солдаты Сенина, а Черняеву предстояло копать их в мёрзлой земле. Солдаты Сенина довольные стояли и поплёвывали на бруствер махорочной жёлтой слюной [и дышали махоркой]. [Белый снег на краю окопа пожелтел от плевков.] Теперь солдаты Сенина подшучивали над солдатами Черняева.

– Меня младший лейтенант за топором к вам прислал.

– Ты вот что, браток! Старшина появится с жратвой, ты давай неси мне свою порцию водки. Пущу даже на время посидеть в своём окопе. Может со смены когда придёшь и переночуешь! А топорик в мешке тяжело носить. Я его из Ржеавского укрепрайона на себе ношу. Мзду за топорик платить надо!

– А не принесёшь, выдуешь сам сто грамм, валяться тебе с пулей в боку, считай, зря водку испортил! Черняев с солдатами ожесточённо рубил мерзлую землю. Торжествовал и старшина Сенин. Как ни как, он был наверху. Когда совсем стемнело, я пошел к Черняеву посмотреть на его работу. Мы сели с ним на целое необгоревшее бревно, которое принесли солдаты, [достав его из развалин дома] и поговорили как обычно. Черняев сказал два слова, я пару фраз, не зная, с чего начать. Освещённый отблесками пожара, белый снег имел неестественный вид. Вспыхивал и угасал огонь. Снег во время вспышек менял свою окраску. Пламя постепенно перекидывалось с одной избы на другую. Тушением пожара никто из [наших] солдат не занимался. Горит и горит! У солдат свои дела! Странно было смотреть. Горят дома в деревне, а люди ходят спокойно. Проходят мимо, внимания не обращают! Нет никакой суеты, не слышно, как обычно, ни криков, ни суматохи, ни частых ударов [обломком лома о рельсу] в набат. Помню, один небритый пожилой солдат во слезами на глазах высказал мне своё неудовольствие.

– "Вот вы, товарищ лейтенант, обзываете нас бранными словами. А я хоть и солдат, но, между прочим, постарше вас годами и учитель."

– Ну и что из этого?

– Тебя за самовольное оставление позиций следует расстрелять!

– А Черняев по доброте своей всю вину взял на себя. Не сумел остановить вас, пристрелить паникёра духа не хватило!

– Ты слышишь? – обратился я к своему ординарцу.

– Ему мои слова не нравятся!

– А слова не пули, дырок не оставляют!

– Видишь, недоволен он чем. Безусый лейтенант на него ругается!

– Вы наверно думаете, что держать позиции и воевать должны [офицеры] лейтенанты, а вас, солдат, это не касается!

– 20-

– Видишь, он недоволен чем!

– А теперь я хочу тебя спросить, почему ты во время обстрела не остался на месте?

– Ты видел, что появилась паника.

– Почему, сразу не пристрелил паникёра?

– Может ты и есть один из них?

– Накануне нужно было окопы долбить, а вы уговорили Черняева остаться [у амбразур] в избах!

– Может, это ты демагогию разводил?

– Я помню, как ухмылялись вы, когда солдаты Сенина рубили мёрзлую землю.

– Ты наверно будешь помалкивать, когда следователь будет выяснять, кто посеял панику. Ни один из вас не откроет рта.

– А то, что Черняева будут судить, это вас не касается. Это вам наплевать [Это вас не скребёт]!

– Чего молчишь?

– Ты видно, образованный, а совести у тебя нет.

– Когда мне по телефону начальство даёт указания, оно через каждые два слова по делу, вставляет эти самые [нужные] слова.

– А вы, видите ли, не привыкли к [тому] такому обращению!

– И в заключение я вас всех предупреждаю, покинете окоп хоть на минуту – пойдете, под расстрел на месте!

Я Черняеву дам указание, кому нужно по нужде, пусть в немецкую сторону, в снежное поле идёт – и там сидит, прохлаждается. Харчи будете получать тоже с той стороны.