Валерий Большаков - Дорога войны

С одного края ехали Верзон и Мадий, Скила с Атеем — с другого. Стадо тронулось, и первые несколько миль его гнали рысцой. Двое выехали далеко вперед — Тит Флавий справа и Гефестай слева, а Сергий с Искандером глотали пыль позади стада, подгоняя отставших коров и воюя с теми, кто рвался обратно. Фургон-кухня ехал в стороне, куда не долетал прах из-под копыт. Правил им самый хитрый — Эдик.

Перед обедом Верзон вернулся в конец стада и пошел стегать отстававших бычков свернутым арканом.

— А ну, шевелись, волчья сыть, травяные мешки!

— Верзон, — сказал Сергий, повязывая, по примеру торрекадов, платок-«респиратор», чтобы не отплевываться от пыли, летевшей из-под коровьих копыт, — а бандитов, ну, разбойников тут часто видят?

— Каждый день! — ухмыльнулся дак. — А что ты хочешь? Война — она сильно души мутит. И когда еще вся эта муть осядет! С другой стороны, это и хорошо, потому что точно знаешь — люди вокруг не последние, есть на кого положиться. И кого опасаться. Вон, даже в Апуле, что ни день, то новая драка да поножовщина. Лично я ни с кем не искал ссоры, но если тебя задирают — выхода нет, остается драться.

— Понимаю.

— В этих местах, знаешь, честность и храбрость считаются главными достоинствами человека. Здесь же все опасно — и служба военная, и простая прогулка по лесу. И тебе, само собой, хочется иметь такого товарища, у которого хватит твердости встретить беду с открытыми глазами. Кто решится ехать по сарматской тропе с трусом? Он же в первой переделке бросит тебя! Да и в делах то же самое. Ты ж должен быть уверен, что можешь положиться на честное слово. Если я, скажем, купил три тысячи голов скота, то пусть в стаде и будет ровно три тысячи! Я не пересчитываю, знаю, что так оно и есть. А если кого-то назовут трусом или вруном, ему приходится хвататься за меч. Иначе никто с ним больше не свяжется. Нельзя позволять, чтобы о тебе пренебрежительно говорили. А уж коли один скажет, так пусть никто больше не осмелится повторить.

Сергий покивал и глянул на небо. На востоке над горами все еще громоздились тучи, но ветер переменился, и над долиной появился просвет.

— Народ в здешних краях задиристый, безжалостный к слабакам, — продолжал Верзон. — Толкнут — надо дать сдачи. А то не успеешь опомниться, как тебя отовсюду повыталкивают!

— Нас не вытолкнут! — ухмыльнулся Сергий. — Сами кого хочешь турнем!

Коровы продвигались на северо-запад — шевелящаяся бугристая масса за завесой пыли. На длинных рогах поблескивало солнце, а размах у тех рогов был — о-го-го! По два, по три локтя.

Рыжие, коричневые, пестрые спины длиннорогов раскачивались как море. Быки, коровы — огромные, полудикие — легко впадали в ярость и были готовы атаковать хоть волка, хоть человека, хоть лошадь.

— А сарматы вас не сильно достают? — спросил Роксолан.

— А что — сарматы? — пожал плечами Верзон. — Надо просто знать их, повадки все, обычаи. Представлять не так, как тетушки в городах, а по-настоящему. Сарматы хорошие воины, этого у них не отнимешь, но я еще не встречал ни одного язига или, там, бастарна, который не пожелал бы проехать пару сотен миль, предвкушая хорошую драку. Сарматы, как и всякие степняки, никогда не владели землей. Никогда. Они охотятся на ней, пасут свои стада, вечно кочуют и постоянно воюют с соседями — за пастбища, за скот, просто так, от нечего делать. Я сражался с ними и жил в их становищах. Если ты окажешься в поселении язигов или роксолан, они будут кормить тебя и позволят остаться столько, сколько ты захочешь, — таков обычай. Но тот же самый язиг, в чьей юрте ты ночевал, выследит тебя и убьет, едва ты покинешь их становище. У них другие понятия о жизни, не как у нас или у вас, римлян. Сармат не предан никому, кроме своего племени, а любого чужака всегда рассматривает как врага. Если ты сражался с воином из их племени и победил его, тогда он, может быть, будет иметь с тобой дело. Сарматы уважают только таких бойцов, как они сами. Человека, который не в состоянии защитить себя, презирают, убивают и тут же забывают о нем.

…В первый день погонщики одолели пятнадцать миль и с наступлением сумерек разбили лагерь на возвышенности, а стадо паслось в промоине, где до сих пор стояла трава и протекал ручей.

Первыми в ту ночь дежурили Атей и Тит Флавий, они объезжали стадо кругами навстречу друг другу. Остальные, стряхивая с себя пыль, потопали к фургону-кухне.

— В удачный день мы будем делать миль по двадцать, — оживленно болтал Верзон. — Жалко, что лошадей не хватает, всего по пять на человека.

— А сколько нужно? — поинтересовался Сергий.

— По девять, хотя бы по восемь, — ответил дак. — Такое стадо на водопое растянется на полмили вдоль реки, а для ночевки ему потребуются десятки югеров. После дневного перегона коровы пасутся, потом спят, но около полуночи просыпаются, будто их будит кто, немного пощиплют траву и опять засыпают. Через два часа все повторяется, и к рассвету стадо готово топать дальше. Для ночной охраны обычно хватает двоих, но в дождь и грозу работают все.

— Понятненько… — Лобанов сдернул пропыленный платок и хорошенько встряхнул его.

— Босс, — ухмыльнулся Эдик, — ты в платке, как тот гангстер из вестерна — wanted and listed! Ха! Да ты и сейчас такой!

Роксолан поглядел на Искандера и понял, как выглядит сам — у Тиндарида все лицо до глаз было более-менее чистым, а ото лба до носа покрылось коркой из пыли и пота. Будто в полумаске.

— Пойду умоюсь, — проворчал Сергий.

После ужина он почистил меч, завернулся в одеяло и улегся спать. Нет ничего приятнее, чем залечь после тяжелого дня. И пусть даже под тобой не матрас, а сухая трава или валежник, удовольствия от этого меньше не становится.

Рядом устроился Эдик. Лежал на сложенной вдвое кошме и воздыхал.

— Что развздыхался? — проворчал Лобанов.

— Да так… — вздохнул Чанба. — Вспомнил. Я, когда в школе учился, любил фотографии собирать, на которых всякие туманности и галактики. Всю стену ими оклеил. Одну фотку, помню, из библиотечного журнала вырезал. Все мечтал на Зеленчукскую обсерваторию попасть, хоть одним глазком в настоящий телескоп глянуть. Не вышло. А теперь уж, наверное, и не выйдет никогда.

— Да кто ж его знает.

— А небо здесь чистое, — пробормотал Эдик. — Вон какая Кассиопея яркая.

— Видать, снега скоро пойдут, — прогудел Гефестай из темноты.

— Вы будете спать или нет? — сердито осведомился Искандер.

— Всё, спим!

Лобанов проснулся от того, что его за плечо тряс Мадий. Теперь наступила очередь Сергея объезжать стадо.

Лобанов вылез из-под одеял, натянул колпак и сапоги. Мадий потоптался и зашагал к костру, в котором еще тлели угли.

Звездное небо застили облака. Где-то вдалеке завывал волк, время от времени вскрикивала ночная птица. Пахло пожухлой травой и снегом.