Анджей Сапковский - Свет вечный

– Как это?

– Поднимай запор, курва, немедленно! – заорал Куропатва. – Пока мы добрые!

– Помилуйте! Это же святое место!

– Открывай, черт бы тебя подрал!

Щелкнул запор, заскрежетал засов. Братья Кондзьолы тут же толкнули ворота, ударили их со всей силы, распахивая настежь обе половины, повалив привратника и его помощника, молодого монаха в белой паулинской рясе. За ними во двор ворвались Тлучимост, Пелка и Якуб Надобный. Упавший привратник схватил Надобного за плащ. Федор Острожский ударил его в висок чеканом.

– Нападе-е-ение! – завопил молодой монах. – На-а-ападе-е-ение! Разбойники! Бра-а-а-атья!

Куропатва ударом меча пригвоздил его к земле. Открылись и тут же закрылись двери в капитулярий, щелкнул замок. Пелка подскочил, двумя ударами сбил завесы, ворвался в середину, через минуту оттуда послышался грохот и крики. Острожский и остальные побежали в направлении церкви. В портале и притворе путь им преградили несколько белых паулинов. Один протянул к князю распятие, почти касаясь его лица.

– Во имя Отца, и Сына и Святого Духа! Стойте! Это святое место! Не берите грех на ду…

Федька ударил его чеканом. Мельхиор рубанул топором второго, Микошка заколол мечом третьего. Кровь забрызгала стену и купель для крещения. Четвертого монаха Тлучимост прижал к стене, замахнулся ножом. Рейневан схватил его за руку.

– Что такое? – дернулся поляк. – Отпусти рукав!

– Оставь его, жалко времени! Другие уже хватают добычу!

В нефе и на хорах продолжалась дикая гонка. Братья Конзьолы гонялись за паулинами, секли и рубили их, кровь обагряла белые рясы, лилась по паркету, брызгала на скамьи, на подножье алтаря. Острожский вбежал за одним монахом в часовню, почти в то же мгновение оттуда донесся чудовищный крик. Другого Куропатва держал за рясу, дергал и тряс его.

– Armarium! – ревел он, брызгая слюной монаху в лицо. Armarium , святоша! Веди в сокровищницу, а то убью!

Монах всхлипывал, вертел головой. Куропатва повалил его на колени, затянул чётки на шее и начал душить.

Убегающие паулины нарвались прямо на Рейневана и Тлумочиста. Рейневан ударил одного кулаком, другого повалил пинком, третьего со всей силы толкнул на каменную колонну. Тлумочист зареготал, присоединился, нанося удары тем, кто пытался подняться. Подскочили братья Кондзьолы, один с топором, второй с мечом.

– Оставьте! – крикнул Рейневан, заступая им путь и разводя руки. – Они уже получили! Я надавал фратерам по морде! Ну-ка, живо, брать сокровища, сокровища!

Братья довольно неохотно, но послушались. Вместе с Тлумочистом вскочили на алтарь, схватили дароносицу и крест, собрали подсвечники, стянули вышитую скатерть. Залитый кровью Острожский выскочил из часовни, таща завернутую в плащ икону. За ним выбежал Надобный, в обеих пригоршнях неся серебряные дары, а под мышкой светильник.

– А ну айда в сокровищницу! – крикнул князь. – За мной!

Через ризницу они пробрались в помещения, прилегающие к капитулярию. Двери в armarium , на которые указал трясущийся монах, поддались под ударами топоров. Кондзьолы ворвались внутрь, через минуту начали выбрасывать добычу. На пол полетели вышитые золотом ризы, серебраные сосуды для реликвий, литургийные чаши и подносы, кибории, кадила, акваманилы, даже крапила. Куропатва и Рейневан впопыхах запихивали всё в мешки.

Во дворе уже стоял воз; Акакий Пелка и явно напуганный развитием событий Скирмунт запрягали в него лошадей, выведенных из конюшни, к решеткам приторачивали запасных. Кондзьолы и Куропатва свалили на воз мешки с добычей. Из церкви выбежали Тлумочист и Надобный, последний с красочным сборником гомилий под мышкой.

У притвора сидел и трясся от плача старый паулин. Микошка Кондзьол заметил его, достал кинжал.

– Брось, – сказал Рейневан.

И голос у него был такой, что поляк послушался.

Федор Острожский, уже в седле, замахнулся и швырнул на крышу сарая факел. Второй бросил на крышу конюшни Тлучимост. Скирмунт и Пелка заскочили на воз, один схватил вожжи, второй стрельнул батогом над конями.

– Айда! Айда!

Они бежали Велюньским трактом, дорогой на Клобуцк. Бежали на полном скаку. Однако, кони, запряженные в телегу, скакать не очень могли и не очень хотели. Не помогали ни крики, ни кнут.

– Съезжай туды! – Федор из Острога показал ездовым придорожную поляну возле свежей вырубки. – Туды!

– Значит, – Ян Тлучимост беспокойно осмотрелся, – здесь добро поделим? А потом каждый сам по себе?

– Разве что каждый сам по себе хочет висеть, – съязвил Федька. – Не, хлопцы, едем вкупе аж до Велюня. Там поделимся и двинем на Куявы, а оттуда в Марку или в Пруссию.

– И правильно, – кивнул головой Куропатва. – Мы обработали Ясну Гуру, этого нам не простят. От Польши нам надо как можно дальше.

– И как можно быстрее, – добавил Надобный. – Давайте бросим к черту эту сраную телегу. Мы в монастыре не набрали столько, чтобы не влезло во вьюки и на запасных коней. А, Федька?

– Выпрягайте, – согласился Острожский. – И перегружайте. А я тем временим должен еще что-то сделать.

Он спешился, стянул с телеги икону, развернул. Пелка охнул. Ян Тлумочист открыл рот. Ежи Скирмунт машинально перекрестился. Ян Куропатва из Ланьцухова покрутил головой.

– Если это то, что я подумал, – сказал он, – то давайте оставим это здесь. Бросим. Я бы не хотел, чтобы меня с этим поймали.

– С этим, без этого – какая разница? – Федька бросил икону на траву. – Это же только намалевано на доске. Вся его ценность в этих цацках и украшениях. Которые я не оставлю. Помоги кто-нибудь!

Ежи Скирмунт демонстративно скрестил руки на груди. Якуб надобный из Рогова и Ян Куропатва герба Шренява не шелохнулись. На помощь Острожскому поспешил только Тлучимост и братья Кондзьолы.

Мадонна Ченстоховска без сопротивления позволила, чтобы кинжалами поддели и сорвали ее корону из золотой бляхи. Она не проронила ни звука, ни слезы, когда сорвали корону ее Сыну. Ее темное лицо не дрогнуло, когда срывали бляху с манжет одеяния. Печальные глаза не изменили выражения, маленькие и тонкие губы не шевельнулись, когда выковыривали жемчуг и драгоценные камни.

Треснуло и поломалось дерево, затрещало и порвалось полотно. Ограбленная икона разломалась под ножами. На две доски. Больше и меньше.

Рейневан стоял, беспомощно и бессильно опустив руки. Кровь бросилась ему в лицо, глаза застилал туман.

« Hodegetria , – звучало у него в голове. – Указывающая путь. Великая Матерь, Pantea- Всебогиня. Regina- Царица, Genetrix- Родительница, Creatrix- Творящая, Victrix- Победительница».

– Хватит, – Острожский встал. – Те маленькие нехай остаются, не стоит возиться. Можем в дорогу. Только сперва выполню то, что велели.