Евгений Красницкий - Отрок. Бешеный Лис (Часть 3-4)

— Я уже на хуторе родилась. Мы еще до того из рода ушли, но разговоров много было, боялись, что и нас найдете.

— И чего ж именно ко мне захотела?

— А чем ты плох? И стряпня моя тебе по вкусу пришлась…

— Кхе! Умно… ответила. Добычу у нас жребием распределяют, но… М-да, ежели челобитье свое перед обществом повторишь… повторишь?

— Повторю!

— Ладно, я к тебе еще по дороге подъеду, поговорим. Благодарствую, Листвянушка, покормила вкусно, поговорила ласково… ступай.

Листвяна быстренько прибрала посуду и ушла, а дед как-то очень уж задумчиво проводил глазами ее удаляющуюся фигуру.

«А-я-яй, сэр, оказывается и на лорда Корнея блесну найти можно. А собственно почему бы и нет? Деду еще пятидесяти нет, а вдовствует уже вон сколько лет. Но баба-то какова! Так сориентироваться, сработать на контрасте! Между прочим, так, ведь, и не ответила: почему к Корнею просится. Наверняка уже вызнала, что он вдовец, что он тут главный… Ну, деда, не теряйся, никто не осудит, наоборот, завидовать станут! Да! Я же обещал за Афоню походатайствовать!»

— Деда, Лука весь дозор доли лишил. — начал Мишка.

— Угу.

— Так, несправедливо же! Они засаду заметили, вас предупредили.

— Десятнику видней. — Деду затронутая внуком тема явно не нравилась.

— Я Афоне обещал словечко замолвить.

— Вот и замолвил, обещание выполнил.

— Деда! Лука же их не за провинность наказал, а за свой собственный страх. Испугался, что меня убьют, а ему перед тобой ответ держать. Не честно так!

— А мне, за два дня, два раза тебя хоронить честно? — Взорвался криком дед. — Лука их за свой страх наказал, а я, за свой страх, их миловать не буду!

Внук помолчал, ожидая, что дед скажет еще что-нибудь, но не дождался. Просить за дозорных и дальше было бесполезно и Мишка решил зайти с другого бока.

— Деда. Я в дозоре четверых ворогов завалил. Мне доля в добыче, хоть какя-нибудь, положена?

— Нет, ты не ратник.

— Ладно, а за тех, кого мы на дороге побили?

— За тех — да, дело семейное, между собой делим.

— Могу я ту свою долю, на одну холопскую семью обменять?

— Доля твоя, но распоряжаюсь ей я. Ты мал еще, нет твоей воли и нет у тебя права. А я ничего обменивать не собираюсь!

— Но я слово лисовиновское дал!

— Мал ты еще родовым словом обещания давать!

Дед постепенно снова начинал распаляться, и Мишке пришло в голову, что причиной его злости было не только здоровье Немого. Что-то еще очень сильно тревожило и злило сотника Корнея. Разговор был затеян явно не вовремя, но отступать Мишка не хотел.

— Значит, нет?

— Да уймись ты! Забот у меня мало, ты еще со своим Афоней!

— Я, все равно, что-нибудь, придумаю!

— Придумывай, на здоровье! Заодно еще можешь подумать и над полезными вещами.

— Над какими?

— А вот над такими. Те лазутчики не в исподнем поверх доспеха были, а в специально сшитой белой одежде. Это — раз! Тот, которому ты хребет перебил, признался, что им велено, если не смогут волхва освободить, убить его. Это два!

— Кем велено?

— Не сказал — помер. Двое из них за нами идут, но осторожно, подстеречь не выходит. Это — три! А еще один куда-то убежал, может, за подмогой. Это — четыре. А у меня на руках толпа, обоз и меньше четырех десятков охраны. Ну, как? Еще и Афоню мне на шею повесить хочешь?

— Ну, раз ты велел подумать, то я думаю, и вот что выходит…

— Ну-ну?

— Волхв знает что-то важное, чего нам знать, ни в коем случае нельзя, потому и велено его убить.

— Мудро! Я и не догадался! — Дед был — само воплощение сарказма.

— Погоди! Лазутчик помер и не сказал: кем велено. А Белояр помер и не сказал: куда народ вел. А если он их вел к тому, кто велел волхва убить? Если эти — в белом — должны были Белояра встретить? Не встретили, волхва не выручили и не убили, осталось их всего трое, да и то — один раненый. Вот тебе бы поручили встретить толпу людей и привести в нужное место, а их кто-то перехватил. Отбить ты их не можешь, мало вас, а тайна — куда и кому их вести надо было — может открыться. Что бы ты сделал?

— Так. Выходит, они должны были в Куньем городище заночевать, а оттуда их забрали бы те, которые в белом? И куда-то увели бы. Мы между ними встряли… нет! Это те, кто от Иллариона ушел, не утерпели, захотели посчитаться. А для «белых» все это неожиданно оказалось. Они сходу сунулись — не вышло. Теперь один побежал докладывать, а двое следить остались. Кхе! Тогда понятно! Надо в Ратное побыстрее добираться, пока тот не смотался, куда надо, и подмогу не привел. А уж в Ратном-то…

— Помог я тебе, деда?

— Да, про Белояра я не подумал.

— А ты мне поможешь?

— А зачем? Сказал, что сам придумаешь. Вот и думай.

Снова по лесной дороге медленно тянется санный обоз. Подмерзший за ночь снег снова «поплыл» на солнечных местах, того и гляди начнут появляться проталины. Но впереди небо уже затягивается снеговыми тучами, прогноз Ильи подтверждается, но обозу от этого легче не станет — мокрый, липкий снег завалит дорогу, сани начнут в нем вязнуть вытягивая из лошадей последние силы.

В новых санях лежать неудобно, Донька не Илья, даже не подумала, как устроить раненых. Воняет не то гнилью, не то еще какой-то гадостью, сама Донька сидит нахохлившись, кажется, даже подремывает. Сначала попробовала было ворчать, но после Афониного окрика заткнулась.

— Афанасий, а сколько холопская семья может стоить?

— Смотря, какая семья, и какой торг. Когда много продают, то дешевле.

— Это понятно, когда товара много, он всегда дешевеет. Такая семья, которая выйдет по жребию тем, кто в последнюю очередь… Кстати, а почему очередь такое значение имеет? Ведь жребий же?

— Так уж обычай сложился. Жеребьи лежат в кувшине. Те, что похуже — внизу, те, что получше сверху. Первым берет сотник, потом десятники, потом те, у кого серебряное кольцо, потом остальные по десяткам. Какому десятку раньше, какому позже, говорит сотник.

— Но доли же должны быть одинаковые?

— А они и есть одинаковые, почти. Ну, вот взяли мы, к примеру, десяток коней. Все кони строевые, тягловых нет. Все привычные под седлом в бой ходить. Нет ни раненых, ни хромых, ни старых. Но все равно, совсем одинаковых-то коней не бывает. Тот жребий, на который самый лучший конь выпадет, лежит сверху, а тот на который самый худший, хотя тоже хороший, лежит внизу.

— Ну, хорошо. Сколько будет стоить семья, на которую выпадет жребий простого ратника? Гривну будет?

— Нет, народу-то много, меньше.

— А доля «рухлядью»?

— Наверно, еще меньше. Тех, кто «рухлядью» взять захочет, много. Как бы и по две семьи на жребий не получилось.

— У тебя дружки, которые «рухлядью» будут брать, есть?

— Есть, а что?

— Договорись с кем-нибудь из них, чтобы взял «душами», а потом за гривну тебе продал. Гривну я тебе дам.