Евгений Красницкий - Отрок. Бешеный Лис (Часть 3-4)

Самой же грандиозной частью проекта реконструкции лисовиновской усадьбы было, уже заметно поднявшееся над землей, здание, соединявшее собой в одно целое дома деда Корнея и дядьки Лавра. Получалось оно несуразно длинным, стоявшим как-то вкось, но зато, судя по тому, что уже было сделано, должно было стать самой крупной постройкой в Ратном.

Все вокруг было завалено щепой, стучали топоры, перекрикивались работники, что-то куда-то несли, из дверей пристройки выкидывали какой-то хлам… Мишка еще не успел толком удивиться, откуда Лавр взял столько стройматериалов и где набрал работников, как откуда-то из глубины всего этого бедлама появилась сестра Машка со здоровенной корзиной в руках и, увидев лежащего в санях Мишку заорала:

— Мама! Миньку привезли! Пораненного!

Мишка сначала поспешно принял сидячее положение, чтобы показать, что не так уж он и плох, и только потом сообразил, что Лавр наверняка рассказал матери о его ранении, и сильно обеспокоиться она не должна. Что уж там нарассказывал Лавр матери, осталось неизвестным, но крик «Мишаня!» и слезы, в глазах выскочившей откуда-то сбоку матери, никак не соответствовали тяжести повреждений нанесенных Мишкиному организму.

Чтобы как-то отвлечь мать от собственной персоны и сбить ее с истерического настроя, Мишка состроил плаксивую рожу и заныл трагическим тоном:

— Мама, Чифа убили, Чифа моего убили…

И все! Словно прорвало какую-то плотину: тринадцатилетний пацан на полном серьезе разрыдался, пытаясь спрятаться на материнской груди от кошмарного окружающего мира, в котором его столько раз пытались убить, в котором он убивал сам, мира, который спрашивал с него по полному счету, наравне с битыми и рублеными мужиками, не делая скидки ни на возраст, ни на слабость, ни на особые «таланты».

Не стало в этот момент на свете Михаила Андреевича Ратникова, а остался только раненый, напуганный, плачущий мальчишка, добравшийся, наконец-то, домой, к маме, которой можно без слов, одними слезами и всхлипами рассказать о том, как ему плохо, страшно, больно и горестно. Все жуткое напряжение последних дней, которого он сам, кажется, и не замечал, но которое постепенно превращало его в натянутую до предела струну, нашло, наконец, выход, перестав изматывать и разъедать его изнутри.

Детский организм, уловив рядом теплое родное, существо, защищавшее его с первых секунд зарождения жизни, задвинул куда-то в дальний угол сознание взрослого человека, уже и позабывшего о том, что есть на свете женщина, любящая, понимающая и всепрощающая, рядом с которой можно забыть про все страхи обиды, опасности и беды. И там, в темном дальнем углу, взвыл от зависти и отчаяния пришелец из будущих веков, давным-давно похоронивший родителей и начисто утративший представление о том, какими целительными и облегчающими могут быть слезы, пролитые в материнских объятиях.

Мать что-то шептала ему, гладила по голове, даже, кажется, слегка укачивала, как младенца, и было совершенно неважно: что именно шептала мать, о чем пытался рассказать сын — происходило великое чудо исцеления душевных ран, без лекарств, гипноза и прочих медицинских ухищрений, просто от близости двух сущностей, еще так, казалось бы, недавно, бывших едиными, и сейчас, на какое-то время, это единство восстановившими. Впрочем, для матери это всегда будет недавно, сколько бы лет не прошло.

Потом, вымытый, перевязанный, переодетый в чистое и накормленный, Мишка, оказавшись в своей постели, попытался восстановить в памяти эту светлую радость, чувства тепла, нежности и защищенности. И… не смог. Сознание взрослого человека, к этому, кажется, было не приспособлено. Вспомнить можно, а ощутить заново нельзя. Что-то мы, взрослея, теряем безвозвратно и, может быть поэтому, на всю оставшуюся жизни остается чувство утраты и воспоминание о детстве, как о чем-то светлом и радостном, каким бы это детство ни было на самом деле.

Мысли снова, как Мишка этому не сопротивлялся, вернулись в привычное русло.

«Да, сэр, видела бы в тот момент своего старшину Младшая стража! Хотя, многие из них вовсе не стали бы смеяться, а позавидовали бы, потому, что их-то вот так уже никто никогда не обнимет.

Но каков лорд Корней! Умница, гений, светлая голова! Понял, старый солдат, что запас прочности нервной системы у пацана вот-вот закончится и отправил к матери, к единственному человеку, который может этот запас восстановить. В школах, говорит, не учился… да в какой школе этому обучат? То-то больше половины ратников рванула ему на помощь, как только узнали, что сотник Корней попал в беду. Такое отношение так просто не зарабатывается…»

— Михайла.

Задумавшийся Мишка вздрогнул от шепота незаметно подошедшего Афони.

— Чего?

— Тебе долю дали, так… это… может, мне не договариваться… ну, чтобы ты холопов для меня покупал? Ну, помнишь, ты говорил?

— Да, не нужно договариваться. Видишь, Лука, как будто знал, устроил тебе холопов через меня.

— Слушай, Аристарх с Корнеем подсчитали, получается по две семьи на долю…

— Так ты что, обе хочешь?

— Нет, что ты! Я к тому говорю, что если две, то мне бы ту, где народу поменьше: все-таки трудно мне их до урожая держать будет.

— Да, ладно, сам выберешь, а другую я деду отдам.

— Вот спасибо! Должник я твой, Михайла, если что, ты только скажи.

«А почему бы и нет? Сам же решил, что надо, значит с чего-то придется начинать. Вот сейчас и начнем. Эх, блин, прощай невинность!»

— Ты, вот что. Дедовым возвращением в сотники у нас не все довольны, сам понимаешь. Так что, если чего узнаешь, случайно, хотя бы мелочь какую, предупреди. Ладно?

— Да мы все за Корнея… кому хочешь головы поотрываем!

— Головы не надо, просто предупреди. Мало ли, что услышишь или увидишь…

— Угу…

— Вот и договорились.

«Ладно, хоть это дело утряслось, а то сплошные обломы пошли. „Спортзал“ ликвидировали, с Юлькой ничего не получилось…»

Идею проведения эксперимента по ускоренному излечению Юлька приняла с энтузиазмом. Контакт между ними установился даже легче, чем в прошлый раз, Мишка снова почувствовал необыкновенный прилив сил, «услышал» юлькины мысли но… больше ничего не произошло. Как он ни пытался сконцентрироваться на своей ране и направить на ее излечение полученную энергию, сколько ни старался вообразить ускоренную регенерацию тканей, рассеченных плоским наконечником стрелы, как ножом, результат оказался нулевым.

Дополнительным подтверждением неудачи послужило и то, что ни слабости, ни сонливости после «сеанса» Мишка не ощутил: энергия как пришла, так и ушла, словно вода сквозь пальцы. Юлька же, как и в прошлый раз, взбодрилась, разрумянилась, но выглядела расстроенной. Очень уж заманчивым было мишкино предложение единым махом излечивать раны.