Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

А всю дорогу морем — тоже нельзя. Керчь и Еникале, правда, не могли воспрепятствовать: обе эти крепости были обращены в руины. Керчь — не совсем, понеже в ней до позапрошлой осени оставался русский гарнизон. Однако, при шведском нападении на нас турки не преминули сим воспользоваться и вынудили посла Вешнякова согласиться на возвращение города. Но посол явил твердость духа и выторговал условие: укреплений не исправлять и не строить, войск постоянных не держать. То же, что с Очаковым. В свою очередь, мы блюли такие же точно обязательства в отношении новоприобретенных земель. Таманского острова, например.

Поэтому ни одна береговая пушка, ни русская, ни турецкая, не глядела на воды пролива. Но дальше, в Черном море, постоянно болтались два или три вражеских корабля. Переменяясь с другими, стоящими в Кафинской бухте, они неусыпно следили, не скользнут ли вдоль берега казачьи лодки. Удастся незаметно выйти у них за спиною — хорошо. Нет — ну что ж, придется расширять вьючную тропу до полноценной дороги. Недели две потеряем. Еще и погода может испортиться.

Места окрест знакомые. Совсем недалеко отсюда мне довелось как-то встарь драпать с небольшим отрядом от двадцатикратно превосходящих турок. Мало… Ох, мало нас ушло! Тогда Керчь была изрядным городом, а на таманской стороне густо и зажиточно жили черкесы. Теперь — едва ли десятая часть прежнего народу осталась. Хижины стояли пустые, с провалившимися крышами, лишь кое-где ютились полунищие рыбаки.

С отрадою я смотрел на это разорение. Довольство и процветание, опорой коим служит работорговля, нисколько не веселят мой глаз. Напротив, разжиревшие на человечине двуногие свиньи лишь одно желание будят: обрушить на их мирные кровли огонь возмездия! После венецианской тюрьмы и турецкой неволи, сие стремление обратилось в подлинную страсть. Иной раз едва удается сдержаться, чтобы не сотворить какую глупость.

С потерей магометанами Темрюка и Тамани, самый доходный здешний промысел перехватили жители Гелин-Ишика и Суджу-кале, сделавшихся главными пунктами поставки белых рабов в Константинополь. Считая по головам, черных из Африки везли больше; но по размеру выручки — картина виделась иная. Мальчики-черкесы и прекрасные черкешенки своею небесной красотой настолько возбуждали османскую похоть, что цена их порой взлетала до небес. Дикие обитатели окрестных гор азартно и увлеченно резали друг друга, детей же плененных с удовольствием продавали на берегу.

Посему, ни малейшая капля жалости к врагам не портила мне боевое настроение. Войск для предстоящего дела взял с большим избытком: хотелось посмотреть, кто чего стоит, в действительном военном походе, устроив своего рода экзаменацию. А кроме того, если уж быть до конца честным, то собственные мои навыки вождения большой армии полезно было освежить. Отвык за время опалы, что скрывать!

К счастью, больших ошибок не наделал. Неразбериха иной раз случалась, особенно по утрам, при выступлении в путь — однако не поставлю сие в грех ни себе, ни подчиненным офицерам. Просто иррегулярная конница, составлявшая дозоры и охранение, непривычна оказалась к узким дефиле. Понятно, после бескрайней-то степи… Лишь в конце похода казаки с калмыками начали помаленьку к горам привыкать. Это еще горы невысокие, примерно так в полверсты вышиною, и большею частью лысые. Обычно по ним бродят черкесские овцы и козы, теперь же сами жители убрались от греха подальше с нашего пути, и скотину с собой забрали. Лишь изредка где-то вдали показывался одинокий всадник. Следят? Разумеется, как же без этого!

С моей стороны, строго-настрого было приказано черкесов не разорять и не грабить, дабы сохранить добрые отношения с этими племенами, и в любых столкновениях с Портой или Крымом иметь их, как минимум, нейтральными. Кстати, удалось найти горских юношей, подаренных мною когда-то преосвященному Феофану: несколько из них сделались учеными богословами. На ловца, как говорится, сии зверьки и набежали: я как раз собирался устроить в Темрюке духовное училище для туземных детей-сирот. Соперничая в сих краях с турками, отнюдь не лишним было прибавить к мечу воинскому — меч духовный.

Но этот план обещал дать первые плоды не ранее ближайших десятилетий. Ныне же счет шел на дни. И вот в лучах осеннего солнышка перед нами открылся вид на просторную бухту, плавно расширяющуюся к зюйд-осту, и на крепкую кирпичную фортецию, стерегущую вход в нее. Впрочем, горловина залива слишком широка, чтоб ее можно было перекрыть артиллерией, кораблей же турецких в пределах видимости не обреталось. Капитан полковничьего ранга Несвицкий, возглавлявший гребную флотилию, беспрепятственно привел к нашему лагерю свои дубель-шлюпки, оснащенные слишком тяжелыми для них пушками: по паре выстрелов кораблики еще, пожалуй, выдержали бы, а потом — рассыпались бы к черту. Как-никак, всю прошлую войну пережили.

— Князь Михаил Федорович, благополучно ли дошли? Турок видали?

— Видали, Ваше Высокопревосходительство, и даже бегали от них — согласно Вашему приказу. Сразу, как в море вышли, на весте усмотрен был малый линейный корабль с латинской бизанью; ушли от него курсом левентик. С рассветом вернулись к берегу, корабль же сей не усмотрели. Видно, турецкий капитан решил, что мы на Кафу идем.

— Ну, слава Богу, что легко отделались. Знаю, ты и на этих дровах охотно атаковал бы турка — да, пожалуй бы, и побил, — но сейчас другое важнее. Снимай двадцатичетырехфунтовки немедля; лошадей к месту выгрузки пригонят часа через два. Куда тянуть — мой порученец покажет.

Когда на следующее утро два турецких корабля и шебека вошли в залив и вознамерились было бросить якоря вблизи крепости, устроенная за ночь батарея заставила их искать другое место. Потом, повернув орудия, демонстративно перенесла огонь на крепостные бастионы.

— Ваш-в-с-п-р-ство! Шлюпку с белым флагом спустили! — Адъютант поручик Петухов вообразил, наверно, что турки с ходу запросили капитуляции. Но я остудил его юношескую горячность, послав на берег грека-толмача, заблаговременно на сей случай инструктированного. Не давши турецкому капитану даже ступить на берег, бывший соотечественник объяснил ему, что Российская империя с Портою Оттоманской не воюет, а всего лишь наказывает хана за обиду, нанесенную русскому консулу ханскими подданными, на что имеет несомненное право. Посредничество ничье не надобно; если же почтенный реис желает предотвратить кровопролитие, пусть убедит татар дать полагающееся удовлетворение.

После продолжительных сношений между кораблями и крепостью (по шлюпкам огонь мы не открывали, потому как с полутора верст попасть в такую мелочь вовсе нет шансов) переговоров запросил уже тот, кому надлежало: Касым-Булат-бей, татарский комендант сей фортеции. К этому времени по его бастионам била не одна, а две батареи, и еще двум готовили позиции.