Виктор Тюрин - Смерти вопреки: Чужой среди своих. Свой среди чужих. Ангел с железными крыльями. Цепной пёс самодержавия [сборник litres]

«Блатота едет», – подумал я, проваливаясь в сон. Не знаю, сколько проспал, но разбудил меня чей-то крик. Где-то минуту спросонья соображал, что за крики, пока не понял, что кто-то из картежников смухлевал и его теперь за это били. Народ в вагоне притих. Я тряхнул головой, прогоняя сон, и вдруг неожиданно для себя разозлился. Человек отдыхает, а эти твари расшумелись. Вскочил на ноги. Пройдя больше половины вагона, я добрался до источника шума и, остановившись, усмехнулся.

«Вот же сука, эта проводница. Мест у нее нет».

Вместо забитого вещами и людьми купе сидело четверо уголовников. При виде меня двое уголовников бросили бить своего подельника и злобно уставились на меня. Еще один урка, сидевший в углу, у окна, до этого с кривой усмешкой наблюдавший за избиением, в свою очередь перевел взгляд на меня. На столе стояла бутылка, наполовину заполненная мутным первачом, стаканы, закуска, деньги и разбросанные карты.

– Чего тебе, служивый?! – с усмешкой спросил меня уголовник, сидевший у окна. Под распахнутым пальто виднелись рубашка и пиджак, но при этом брюки были заправлены в хромовые сапоги, а во рту тускло блеснула золотом фикса.

«Я тут в тесноте сижу, а эти твари, как белые люди едут».

– Пасти заткнули, шавки! И ни звука тут! – я специально провоцировал их на драку.

В светлых, серо-стального оттенка глазах уголовника, только что бившего своего собрата по профессии, плеснулась ярость, а в следующую секунду в его руке блеснул нож, выхваченный из голенища сапога. Он даже не сказал, а прошипел:

– Ну, падла, тебе не жить, – и ударил. Вернее попытался ударить, так как его удар ушел в пустоту, а сам уголовник захрипел, синея лицом, получив удар по горлу.

– Порву, сука! – с криком на меня бросился второй уголовник, но уже в следующую секунду отлетел назад, крича от боли, и рухнул на подельника, которого избивал пару минут тому назад. Нижняя часть его лица была залита кровью, обильно струившейся из сломанного носа. На крики боли прибежала проводница, несколько мужчин, среди которых было трое солдат-фронтовиков. Женщина побледнела, увидев залитых кровью и хрипящих уголовников. Бросив на меня испуганный взгляд, виновато пробормотала:

– Я что… Я ничего… Думала, они как люди…

– Мне плевать, что вы думали, когда сажали этих уродов. Когда ближайшая станция?

– Скоро! Через… пятнадцать минут, товарищ офицер!

Я повернулся к четвертому уголовнику, продолжавшему сидеть:

– Своими ногами уйдете или вас отсюда вынесут. Выбирайте.

Того просто передернуло из-за моих слов. Его взгляд, направленный на меня, был полон дикой злобы.

– Тебе не жить, сука.

– Чего разговаривать с этой уголовной мордой, товарищ лейтенант! Набить ему рожу и выкинуть с поезда! – зло выкрикнул из-за моего плеча солдат.

Пассажиры тут же поддержали его гневными криками.

– Зря ты так сказал, парашник, – усмехнулся я, глядя в глаза урке. – Вставай! Мы с тобой в тамбуре этот разговор закончим.

Бандит попытался изобразить на лице наглую усмешку, но это ему плохо удалось. Он видел, что этот лейтенант только что проделал с его подельниками, и прекрасно понимал, что его ждет. Он медленно встал и только сделал шаг по направлению ко мне, как сильнейший удар в солнечное сплетение, выбив из легких воздух, сложил его пополам. Вытаращив глаза и кривясь от боли, он просипел:

– Ты же сказал… в тамбуре…

– Я передумал, – бросил я ему, нанося мощный удар в челюсть, который распрямил бандита, бросив его обратно на вагонную полку. После чего я повернулся к толпившимся за моей спиной мужчинам: – Товарищи! Не в службу, а в дружбу! Выкиньте это дерьмо в тамбур, а затем на станции из вагона!

– Это мы мигом, товарищ офицер! Хватай их, мужики!

Довольные пассажиры, которым уже до смерти надоели уголовники, с матом и грубыми шутками поволокли избитых и растерянных уголовников по проходу. Я огляделся. Поморщился, после чего повернулся к побледневшей и растерянной проводнице, которая прибежала на крики и шум.

– А вы чего столбом стоите? Приберитесь здесь! Живо!

– Да! Сейчас! Все сделаю, товарищ офицер! – женщина с каждым словом кивала головой, наподобие китайского болванчика, а затем, сорвавшись с места, побежала к своему купе.

Не успел поезд остановиться на станции, как я закрыл глаза и, вытянувшись во весь рост на нижней полке освободившегося купе, закрыл глаза и почти сразу провалился в сон.

В столицу поезд пришел поздно вечером. К вечеру мороз еще больше усилился. Пока я прошел вокзал и привокзальную площадь, меня дважды останавливал военный патруль. Приходилось снимать перчатки, расстегивать шинель и лезть во внутренний карман за документами, теряя драгоценное тепло. Если честно сказать, то меня эти задержки не раздражали, так как меня все это время не покидало чувство удовлетворенности от того, что я добился, чего хотел – вернулся в Москву. Теперь мне надо было устроиться здесь так, чтобы снова не оказаться на фронте. В свою нетопленную квартиру я не пошел, а остановился на сутки в гостинице. Переночевав, прямо с утра отправился в управление. Большая часть дня у меня ушла на представление начальству и оформление документов. Меня не только поставили на вещевое и денежное довольствие, но и дали неожиданный, но очень приятный бонус: один день на устройство личных дел, который полностью ушел на генеральную уборку квартиры, закупку продуктов и приведение себя в порядок.

На следующее утро мой непосредственный начальник, майор Иван Павлович Васильченко, официально представил меня сотрудникам, моим будущим коллегам, и тут выяснилось, что за неделю до меня в группу майора вошел еще один новичок – капитан Быстров Вячеслав Антонович. Бывший командир взвода пешей разведки. Остальные трое оперативников были в звании старших лейтенантов. Молодые, веселые, задиристые парни. На фронте из всех троих воевал только один из них – Максим Тарасов. Он, как и капитан Быстров, служил в полковой разведке, но был тяжело ранен. После госпиталя был неожиданно для себя направлен на курсы, а затем сюда. Имеет две медали. «За отвагу» и «За боевые заслуги». Один из лейтенантов оказался «потомственным чекистом». Так себя назвал Боря Матвеев. Как оказалось, отец у него еще с Гражданской войны в ЧК работал. Третий оперативник, Матвей Прохоров, начинал работать в милиции, но после совместной операции с ГБ по задержанию банды уголовников, среди которых затесалось двое немецких агентов, был направлен на курсы, а затем сюда, на Лубянку. Несмотря на их молодость, опыт работы у всех троих парней был солидный и боевой. Им не только доводилось вступать в схватки с немецкими парашютистами, но и выслеживать внедренных к нам вражеских агентов.