Виктор Сиголаев - Шестое чувство [litres]

– А что за дело у тебя вдруг появилось? – постепенно я брал себя в руки. – Не расскажешь, раз такой смелый?

– А почему бы и не рассказать? Мне сейчас ваш город паршивый на блюдечке принесут. С золотой каемочкой. И я стану тут главным. Прямо из этой гримерки буду за ниточки всех вас дергать. Ты представляешь, какая у меня будет армия? А денег сколько? Что ты, студент, знаешь о деньгах? Хочешь, дам тебе тысячу рублей? Просто так, по доброте душевной. А хочешь две? Три? Чего молчишь-то? Дар речи потерял от счастья?

– Ты зачем… дочь у Аниськина убил?

Я думал, если честно, начнет отнекиваться. Или долго вспоминать, выкручиваться, юлить. А он…

– Да потому что мент! А она – дочь мента, два сапога пара. Я всех этих уродов легавых нутром ненавижу. Потрохами своими! Печенкой! Всей кожей своей!

И тут у меня в голове щелкнув гранями, сложился весь «тетрис».

– Задницей тоже?

Дико взрыкнув, Костик бросился на меня.

И мир завис, снова хлопнув меня по ушам звонкой тишиной безвременья.

Да! Нож я тоже сразу увидел.

А вот интересно – что бы Костик с трупом делал в гримерке, если б ему удалось все же пырнуть меня? Расчленять бы стал? Или прикопал где-нибудь в подвале театра? Тут ведь целый лабиринт под зрительным залом!

И, кстати, даже хорошо, что этот чудик за нож схватился. Можно двинуть его от души без всяческих там рефлексий. А можно и постоять в тишине, поразмышлять о насущном.

Зря он, кстати, нас дебилами обозвал!

Можно подумать, что его инкогнито лежало прямо на поверхности. Нештатный сотрудник МВД, ученик уважаемого всеми человека, да и внешне – добрый и забавный Хрюша, укладывающий детишек баиньки. И… Трафарет! Хитрая злобная тварь.

Кто бы мог подумать?

Единственное, в чем я себя упрекаю, – что фамилия Платов звучала уже при мне и раньше! Мог бы и запомнить, студент. Когда старлей Мотя две недели назад воспитывал при мне Пестрого, хватаясь время от времени за дубинку для отвода глаз, он вспоминал какого-то партийного бонзу с той же самой фамилией. Мол, застрелился начальник из-за своего преступного сыночка.

И это не однофамильцы.

Вот он – этот сыночек!

Хищно оскалившись и выпучив глаза от злобы, несется навстречу шикарной плюхе, выставив перед собой какой-то старинный кинжал. Булатная сталь? Эстет, твою мать! Шпаги не было? Дворяне?

Я потому и спровоцировал его «задницей», что вспомнил тот ментовский рассказ. Костик ведь в дисбате сидел, со слов Моти? А там с этим делом… ничего не хочу рассказывать.

Хочу… врезать.

Шаг вперед, шаг назад, и… сразу по дуге шаг в сторону – с линии атаки. Одновременно – как плетью в стиле русбоя, да по затылку пробегающего мимо мафиози! Кинжал полетел в одну сторону, Костик – в другую. На него посыпались пыльный реквизит и декорации.

Что это? Он там скулит, что ли, в центре кучи?

– Конец тебе… всем скажу… ходи оглядывайся…

– Чего ты там лепечешь, Трафарет? А ну вылазь оттуда! У меня еще есть вопросы.

– Да пошел ты со своими вопросами! – неожиданно во весь голос заорал Костик. – Тебя сейчас вынесут отсюда! Вперед ногами. Охрана!!!

На понт берет.

Какая «охрана» в театре? Чай, не двухтысячные на дворе!

Я оглянулся вокруг, заметил на фигурной тумбочке что-то похожее на царский скипетр и запустил им в угол, из которого неслись истошные вопли. Вопли стихли, а сверху еще что-то посыпалось. Что-то менее увесистое.

– Боже, царя храни! Вылазь, говорю, ваше величество.

Кряхтя и отряхиваясь от пыли, Костик поднялся из хлама. Потрогал затылок.

– Мне идти надо, – буркнул исподлобья. – Я же говорил, дела у меня!

– На вопросы ответишь – пойдешь.

– Чего тебе еще от меня надо?

– Толика зачем отравил? Пистолета?

Трафарет усмехнулся.

– Из-за тебя, между прочим. Пистолет сказал, что ты роешь под него. И знаешь якобы уже много. Врал, конечно. Если б ты знал, ко мне на грим не приперся бы. А Пистолет просто лишним оказался. И наглым больно. И вообще – промежуточное звено. Я его выкинул из цепи. Напрямую буду работать с поставщиками. Хочешь ко мне? В долю?

– А хочешь, я еще врежу?

– Дурак. Ой, дурак! Тебе, студент, жить осталось не более суток. А ты мне: «Врежу»! Бежал бы ты из города, пока я добрый. Фору даю, двадцать четыре часа! Больше дать? Просто… идти мне уже надо. Ждут меня…

Я задумчиво разглядывал это существо.

Предупредить? О том, кто его «ждет» там на самом деле? Мы ж не звери какие! И… не палачи. В отличие от этой мокрицы. Если, скажем, Веню подключить с его связями в КГБ, корешей Аниськина, коих наверняка тоже немало, – может, и получится засадить эту гниду за решетку. Лет… на пять хотя бы.

Самому-то мне не смешно?

Да ни черта мы его не засадим!

Потому что ничего не докажем. Прав Трафарет – его связи запросто могут оказаться мощнее наших. И еще не известно, кто на самом деле загремит на зону – он или вся наша честна́я гоп-компания. Если мы вообще доживем до суда: девяностые – они уже не за горами! Эпоха оголтелой «Трафаретчины», возмужавшей и заматеревшей в кровавых битвах за сладкий куш. Что значит для этого зверья горстка правдолюбов?

Пшик!

Вот это жалкое подобие человека, стоящее передо мной, оно ведь даже сейчас меня не боится. В восьмидесятые. Уже! Оно чувствует за своей спиной надежных высокопоставленных защитничков, которым, видимо, тоже не чуждо закидываться сладкой дурью. В качестве личного досуга и, конечно, во внеслужебное время.

Восемьдесят четвертый год!

Я прищурился: слабое, трусливое, опущенное – оно будет мстить людям за свою слабость до последнего издыхания. Так может быть… ускорим? В смысле – издыхание?

А «мальчики кровавые в глазах»? Спать спокойно будешь с этого самого дня?

Не знаю…

– Мне идти надо! Очень-очень-очень надо.

– Я тебя держу, что ли? – медленно произнес я, пытаясь высмотреть в его взгляде хоть какое-нибудь гибельное предчувствие.

Нет ничего. Пусто.

Вакуум.

– Я не могу! – чуть ли не выкрикнул Трафарет. – Ты стоишь прямо перед дверью!

Я вздохнул, еще раз посмотрел ему в глаза и шагнул в сторону.

– Иди.

Всё суета.

Суета сует – ванитас ванита́тум!

С возрастом эта спорная библейская гипотеза превращается в непреложную аксиому. Порой и в абсолютно бесспорную! Наверное, происходит это с того момента, когда, перестав спешить, ты неожиданно для самого себя вдруг начинаешь замечать – а ведь успеть повсюду можно даже и без спешки! Чудо.

С момента, когда, отказавшись от тщетной и изнурительной погони за призрачным убегающим счастьем, вдруг с удивлением обнаруживаешь, что… уже счастлив! Причем давно и полнокровно. Чудо!

Когда слетает в одночасье лживая позолота с фальшивых ценностей, а то, что на самом деле оказывается до боли дорогим, – вовсе и не выкрашено обязательно в какие-то привлекательные цвета, не говоря уже о всех цветах радуги разом. И если это и не чудо, то… как минимум откровение Господне!