Иван Васильев - Еще один шанс [СИ]

Хейлли прикинул, что водоизмещением каждый из двух парусников потянет тонн на семьсот — восемьсот. Отсюда следовало, что у незнакомцев, если они не торговцы, должно было быть немалое количество пушек и многочисленная команда.

— А это значило, что? Что? — в голове Бастера возник вопрос и задрожала тростинка надежды. Может быть, незадавшийся с утра день не такой уж и плохой!

— Аля гер ком аля гер, как говорят мои друзья французы, — подбодрил он сам себя и начал мурлыкать под нос какую-то веселую мелодию.

Корабли, лавируя легко и проворно, подходили всё ближе и ближе. Вскоре Хейлли, мог уже отчетливо рассмотреть преследователей. Различить количество орудийных палуб, посчитать число пушек. Впрочем, не особо интересуясь подсчётом. (Какая разница, сколько, у них, пушек? Гром их разорви на тысячу частей! Конечно, хотелось бы побольше.)

— Вот ещё, стану я считать их пушки! — отговаривая себя, он всё же начал подсчёт: Двадцать четыре орудия с правого борта, столько же с левого, плюс две кормовые пушки — дают в общей сложности пятьдесят орудий на одном корабле. Это не считая легких. Неплохо! Так, и сорок два ствола на другом фрегате. Это в сумме почти сто пушек. Сто!!! против меня… Против моей… Против…

— Чёрт подери! — глаза адмирала алчно заблестели. — Да какая, к дьяволу разница, сколько у них пушек! Теперь всем известно, что (Примечание автора. Теперь… Всем стало известно именно после встречи Хейлли с гостем из будущего) в современном бою всё решают ум и талант флотоводца, а не количество каких-то там допотопных каменных орудий. А у меня, таланта, в противовес, этому добру, на целую флотилию, хватит! Да, я самый талантливый в этой части океана!!! А если будет не достаточно таланта, так ещё с трюма достану.

— Только бы они напали, — Хейлли внезапно взмолился, бросив взгляд в небеса. — Господи, если ты есть, пусть они нападут!!!

Пока адмирал общался с небесами о нападении насущном, а команда корабля в очередной раз обучалась ставить и убирать дополнительные паруса, суда неприятеля прошли мимо торговой эскадры с подветренной стороны на расстоянии не более трёх полетов пушечного ядра. Чуть вырвались вперёд. Их орудийные порты оставались закрытыми, и ничего не предвещало возможного нападения.

— Не-ве-зёт! — с горечью промолвил разуверившийся в богах Бастер, после чего расстроенный, направился в себе в каюту. Настроение адмирала вновь ушло в отрицательную зону.

Громкий предупреждающий выстрел с носовой пушки противника заставил его остановиться.

— Сэр, нам велено немедленно лечь в дрейф, — боцман стрелой поднялся на шканцы и громко продублировал приказ неприятеля.

— Радио всем кораблям, — произнес Хейлли, не отрывая глаз от подзорной трубы. Сердце адмирала готово было выскочить из груди от радости. Ноги сами шли в пляс. — Добавить парусов. Держать указанный курс — зюйд-зюйд-ост! Не останавливаться, ни при каких обстоятельствах. С неприятелем разберусь сам.

— Есть, передать: Добавить парусов и держать курс зюйд-зюйд-ост. Не останавливаться. С неприятелем разберусь сам, — раздался за спиной голос радиста.

Ядра от второго и третьего предупреждающих выстрелов упали гораздо ближе к эскадре. Видя непослушание торговцев остановиться, на неприятельских судах послышались удары барабанов, дудки засвистели команды «Все по местам! Приготовиться к бою!». В бортах преследователей стали появляться жерла орудий. Они зловеще ощеривались, выползая из их раскрытых портов.

Хейлли возбужденно обернулся к боцману.

— Вот скажи мне, Биверстон, — благородный синьор «эль-адмирало» решил дать последний шанс безумцам. И в то же время обезопасить себя от беспочвенной критики начальства. — Ты случайно не заметил вёсел, у этих посудин?

— Нет, сэр.

— А ты посмотри, внимательно, — Хейлли сунул боцману подзорную трубу.

— Никак нет, господин адмирал, — верзила непонимающе захлопал глазами. Вернул трубу Хейлли. — Лопни мои глаза, но я, ни когда не видел их у военных фрегатов.

— Замечательно! — лицо Броуди расплылось как у кота, который переел сметаны. — Я тоже не вижу! А это значит, что?

— Что?

— А это значит… — в глазах ирландца блеснул хищный огонек, на губах заиграла злорадная улыбка. — Быстро, ко мне, Петрова, Сенцова и Ромашкина.

— Есть! Гардемаринов Петрова, Сенцова и Ромашкина наверх, к адмиралу.

— Петрова, Сенцова, Ромашкина бегом, наверх, к адмиралу, — эхом понеслось по палубе.

В душном и вонючем подземелье, куда свежий воздух поступает только через входную дверь, на темной, выложенной серым камнем стене, изогнувшись, висел на вывернутых руках Гришка Молчун. По стенам темницы тянулись разводами тени и прокопченная сырость. В большом очаге потрескивали догорающие поленья, чтобы в достатке были угли и огонь. Рядом лежали тяжелые почерневшие прутья, а чуть дальше в полутьме виднелись страшные орудия пыток — палки, веревки, доски с набитыми гвоздями, плети, кнуты и острые окровавленные клещи с длинными ручками. И вокруг всего этого, по полу, бегали мерзкие серые крысы… Пахло набухшей кожей, каленым железом и жженым человеческим мясом.

Загремел тяжелый засов. Жалобно скрипнули петли на массивных дубовых дверях.

Сутуля широкую спину, осторожно ступая по каменным щербатым ступенькам, в смрадное помещение спустился князь, боярин и воевода Борис Михайлович Прозоровский. Огонь от масляных горелок, развешанных по углам, хорошо освещал лик боярина, потомка одной из знатнейших и древнейших в России дворянских фамилий: Глаза навыкате, злые, толстые губы сжаты, лицо красное, свирепое, на шее вздулись вены.

Дабы чего не случилось с важной особой, воеводу сопровождали два стрельца, дежуривших в тот день при входе в пыточную, хотя с дыбы от боярских палачей ещё никому по своей воле уйти не удавалось…

— А ну, сказывай, рыло навозное, голь перекатная, смутьян блохастый, как зовут, величают тебя? — воевода тяжело шагнул к стене с крючьями, потянул руку и с силой рванул затворника за бороду. Звякнули цепи по каменному полу.

Пленник неожиданно выпучил глаза и запел высоким тонким голосом, словно прося милостыню на паперти:

— Говори доподлинно, пёс смердящий, зачем проник в приказ? — боярин наотмашь, со всей силы ударил юродивого по лицу. — Что выискивал, вынюхивал паскудник, рвань воровская?

Нечастный вытаращив глаза от боли, задергался на цепях, истошно завопил, пуская изо рта слюни:

— Ты мне, змей подколодный, своими побасенками зубы-то не заговаривай! — широкие брови начальства гневно сошлись к переносице. — По какому праву смел выпытывать? Ну, живо сказывай, да без уверток, а не то…