Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 3. Отложенная война

Лебедев медленно повернулся: за девушек вступился худенький паренек, их ровесник.

– Вы, молодой человек, в каком именно институте учиться изволите? – с ядовитой вежливостью спросил Лебедев.

– А вам-то какое дело? – вскинулся гонористым петушком паренек.

– Вначале, юноша, потрудитесь ответить на мой вопрос. Или боитесь?

– Я? Боюсь? Чего?

– Не знаю чего. Но мне сдается, вы боитесь обнародовать свою институтскую принадлежность.

– Механико-машиностроительный, ХММИ.

– А на какой кафедре?

– Литейного дела.

– Значит, на первом курсе, – утвердительно кивнул Лебедев. – Только поступили.

– Почему вы так решили?

– Просто потому, не очень вежливый молодой человек, что, начиная со второго курса, я знаю всех своих студентов. А они меня. Разрешите представиться, в том числе и вам, милые дамы: Платон Ильич Лебедев, профессор, пока бывший завкафедрой этого самого литейного дела. Только вернулся из дальних странствий и, как видите, не успел переодеться не то, что во фрак, но даже в пиджачную пару. А хлебные крошки, милые вы мои создания, – лагерная голодная привычка. Дай вам бог никогда такую не заиметь. Думаю, мы еще с вами увидимся. На занятиях.

– Из-звините, товарищ профессор, – промямлил худенький юноша и тихонько ретировался.

– А мы не с вашего института, – сказала одна из студенточек. – Но мы тоже извиняемся. И это не потому, что вы профессор и завкафедрой. Пусть даже еще и не восстановленный. А просто потому, что мы действительно так глупо и не достойно комсомолок на ваши крошки отреагировали. Мы учимся в химико-технологическом. Меня, например, зовут Юля. Юля Аленина.

Насытившись, Лебедев прошелся в благодушном настроении по родному городу, по знакомым еще с детства заснеженным улицам, по которым скучал в холодной далекой лесной Сибири, вглядываясь в лица (особенно женские) спешащих и не спешащих по своим делам харьковчан. Гуляя, оказался возле кино «1-й Комсомольский», часы на доме показывали, что скоро начнется сеанс. Шла «Ошибка инженера Кочина». А почему бы и нет? Как раз время до возвращения Тамары подойдет. Фильм еще не смотрел. Судя по афише, Жаров в главной роли; хороший артист. Знал бы Лебедев, о чем кино – точно не пошел бы. Доблестные работники НКВД успешно ловят иностранных шпионов. Все чинно, мудро и благородно. И никакого тебе выдавливания и выбивания признаний. Ни-ни! Разоблаченные шпионы сознаются исключительно под тяжестью предъявленных улик. Комедия прямо. Обхохочешься да и только.

Когда Платон Ильич вернулся домой, дверь ему открыла Тамара, предупрежденная неожиданно ставшей вежливой Гундякиной. Объятья, поцелуи, слезы – все, как и положено у нормальных супругов.

– А где Сергей? – спросил Платон Ильич, войдя в единственную оставшуюся в их пользовании комнату. – Соседка сказала, что он здесь больше не появляется.

– В училище Сережу забрали. В летное. Да ты раздевайся, Платошенька, раздевайся

– Как это? Он же студент. И сын зэка.

– Да вот так. Сережу ведь тоже брали в начале сентября (меня нет). Потом неожиданно выпустили, восстановили и в институте, и в комсомоле. Он мне ничего объяснять не стал. Сказал, подписку о неразглашении дал. А потом, в скором времени после октябрьской речи Сталина Сереженьку вызвали в военкомат и очень настоятельно предложили ехать поступать в училище. Объяснили, что сейчас проходит дополнительный комсомольский набор. Он ведь, помнишь, у себя в районном аэроклубе был одним из лучших. Даже сам хотел в летное училище поступать, самолетами бредил.

– Да, да, – кивнул Лебедев, – помню. И поступил бы, если бы перед самыми комиссиями в больницу не попал.

– Вот. А теперь они подняли его дело в аэроклубе и направили в летное училище. А насчет арестованного отца, сказали, что это теперь во внимание вообще не принимается и не мешает. Вот так.

– И как Сережа к этому отнесся?

– Если честно – обрадовался. Он ведь всегда летать хотел. В институт больше по твоему настоянию поступил.

– По моему… А в какое училище? Где находится? Не секрет?

– В Воронежской области. В Борисоглебске. Он даже в увольнение один раз приезжал. Неделю ему давали за успехи в учебе.

– Да-а… Если уже детей политических разрешили в военные училища набирать – воевать готовимся.

– Знаешь, Платоша, а ведь нас с Сережей один человек сразу после твоего ареста успокаивал, говорил, что тебя скоро отпустят, не позже, чем до Нового года. И утверждал, что мы с Германией еще до сентября подружимся. Представляешь?

– Это кто ж такой предсказатель? Что за оракул харьковский?

– Парень из квартиры над нами. Ты его знаешь. Здоровый такой. Саша, который у нашего Сережи Клаву перехватил.

– Вот как? – удивился Лебедев. – Что-то вокруг этого здоровяка Саши сплошные совпадения. Представь, мне об этом Саше напарник по лесоповалу и по нарам, один полковник, рассказывал. Он с ним в одной камере на Лубянке недолгое время сидел.

– Так Сашу на Лубянку забрали?

– Выходит, что так. Мне его, кстати, тоже в дело «подшить» пытались. Потом почему-то вычеркнули.

– Ну, надо же. Может, скоро и его выпустят?

– Не думаю. По словам моего лагерного товарища, Саша на допросе чуть ли не до полусмерти избил четверых энкавэдистов. А это уже нападение на сотрудников органов. Такое там не прощается.

– Жалко парня. А он ведь за нас с Сережей вступился, когда первые соседи, Гундякины, вселялись. Так их напугал, что они, пока слух не пошел о его аресте, шелковые ходили.

– Мне эта Гундякина тоже попробовала хамить, пришлось слегка на место поставить. А, скажи, Тома, почему на ней твоя шаль?

– Продала я шаль, и вещи некоторые пришлось продать, и им и другим. Пока я на работу не устроилась – жить-то как-то нам надо было: сберегательные книжки твои у меня реквизировали, одна Сережина стипендия оставалась. Но теперь я тружусь, правда, зарплата небольшая, библиотекарем. Не все от нас отвернулись. Друг твой Лифшиц к себе в институт взял, не побоялся. Сначала путалась – теперь ничего, привыкла, справляюсь.

– Это хорошо, Томочка, что ты при деле. Потерпи еще немного, очень надеюсь, что меня восстановят на кафедре. Во всяком случае, с меня сняли все обвинения и признали незаконно осужденным с восстановлением во всех правах. Должны восстановить и на прежнем месте работы, смотря, конечно, кем оно сейчас занято. Я пока тебя ждал, успел в паспортный стол сходить: документы отдал – велели через неделю уже за паспортом явиться. А тогда и в институт наведаюсь, поборюсь за свое бывшее заслуженное место под солнцем. А, если восстановлюсь в институте, – буду ходатайствовать, чтобы вернули нам остальные комнаты. Мне, как профессору, занимающемуся научной деятельностью и дома, полагаются лишние метры.