Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 3. Отложенная война

– Добавь, мазила, – кивнул отделенный на недостреленного – стоящий над ним боец опять передернул затвор и добавил. Под непристойно раздробленными винтовочными пулями головами по уже промерзшей утоптанной земле растекалась, плохо впитываясь, темная парующая на холоде кровь.

Воцарилась гнетущая тишина, большинство огорошенных заключенных до последнего не верили, что этих двух упрямых блатных отказников прямо здесь и сейчас расстреляют, считали слова начальника блефом, хотя, если хорошо припомнить, Востриков никогда попусту воздух не сотрясал: если что обещал (хорошее или плохое) – исполнял всегда.

– Ваш черед, – снова обратился Востриков к сиротливо жмущейся друг к дружке выведенной вперед шестерке. – Работать согласны? Или следом за ними (кивнул острым подбородком на трупы) хотите?

Отказники продолжали молчать.

– Ваше дело, – безразлично пожал плечами начальник, – уговаривать никого не собираюсь. Продолжайте, – кивнул отделенному охраны.

Отделенный тихо скомандовал своим бойцам – они прикладами стали выпихивать вперед следующую пару отказников. До воров, наконец-то, дошло. Жить-то и им хочется.

– Будем! – истерично заверещали они. – Будем работать!

– Этих оставьте, – спокойно велел Востриков. – Как остальные? Не слышу!

– Будем, будем, – разноголосо подтвердили и остальные.

– Это хорошо. Работайте. Но помните, отлынивать я не дам никому. Впредь за счет мужиков-работяг вы свою норму выполнять не будете. И не надейтесь. Внимание отказникам остальных бараков. Кто согласен работать – три шага вперед. Шагом марш!

Из задних рядов каждого барака вперед протиснулись группы блатных; на месте не остался ни один из прежних отказников.

– Хорошо, – скупо похвалил Востриков. – Сойтись к центру и построиться в колонну по три. Теперь так. Все бывшие воры-отказники, согласившиеся работать, прямо с сегодняшнего дня выделяются в отдельную бригаду и переселяются в отдельный барак. И работать будете отдельно и жить. И контроль над вами будет отдельный. Особый контроль. Чуть что – расстреляю, как этих. Такое мне теперь право дано. И уясните: государство решило больше с вами не цацкаться. Будет государству какая-нибудь от вашего существования на этом свете польза – будете жить; не будет – не будете. Все! Отказники остаются на месте – остальные на работу.

Первые отмены приговоров по политическим статьям пришли в учетно-распределительную часть лагеря уже через месяц. Освобождались некоторые политические, отбывшие полностью свой срок, и раньше, но, так как по приговору суда большинство из них имели не только года отсидки в лагере, но и года поражения в правах, включающие в себя ссылку в эти же не столь отдаленные места, то большинство из них так и оставалось по другую сторону Уральского хребта от своих родных пенат. Сейчас стало не так: в присланных в лагерь бумагах говорилось о полной реабилитации несправедливо осужденных и приказывалось незамедлительно отправить оправданных граждан по домам.

Начальник лагеря и здесь проявил максимально возможную человечность. По его приказу процесс освобождения начинался незамедлительно. Вплоть до того, что если бумаги приходили, когда осужденные были на работах, – на участок посылался один из конвоиров с приказом вернуть счастливчиков в лагерь. Пока счастливчики чуть ли не бегом возвращались обратно, заставляя запыхаться своего конвоира, имевшего строгий приказ не издеваться над оправданными и поэтому не укладывающему их лицом вниз «за попытку побега», учетно-распределительная часть уже готовила необходимые документы. Бывшие заключенные, получив бумаги, паек на дорогу и положенное скудное количество денег, если не было попутного транспорта и особенно лютой погоды, шли в ближайший поселок, откуда можно было уже добраться на попутках до железнодорожной станции, своими ногами. Ни часа лишнего никто не хотел оставаться в лагере.

Из двух напарников по двуручной пиле первому пришло освобождение уже не бывшему, а, согласно бумагам, восстановленному в воинском звании полковнику Лисницкому. Когда прибывший из лагеря на участок лесозаготовки молодой конвоир, в день знакового лагерного собрания, грозивший прикладом «беззубому доходяге», выкрикнул в числе прочих пятерых и его фамилию, прослезился не сам полковник, а его напарник.

– Ну, ну, Ильич, не надо, – похлопал Лисницкий по спине остающегося за проволокой Лебедева. – Сегодня на меня бумага пришла – завтра на тебя. Не расстраивайся – дождешься.

– Да, я и не расстраиваюсь, – протер рукавицей слезящиеся глаза бывший профессор. – Я чистосердечно рад за тебя, Леня. Просто расставаться с тобой жаль – привык к тебе за это короткое время. Хотя, конечно, – лагерь – не то место, где надо лишний день проводить. Обратно в армию?

– Куда Родина прикажет. Служба. Я место и раньше не выбирал. А тебя где искать, когда освободишься? Скажи домашний адрес – я запомню – напишу.

– Если моих никуда не выселили, то проживать я рассчитываю по прежнему адресу (Лебедев назвал свою харьковскую прописку).

Лисницкий повторил, накрепко запоминая, и добавил:

– Знаешь, Платоша, все как-то забывал рассказать: меня на Лубянке судьба на короткое время сводила с еще одним интересным харьковчанином. Молодой такой был парень, но здоро-о-овый. Что бугай племенной. Назвался простым шофером. Сашей его звали. Фамилию не запомнил. Объяснять он ничего не захотел, что ему предъявляют. Скрытничал. Несколько дней у нас в камере побыл, и пропал. Упрямый такой парень. Я его предостерегал: следователю не сопротивляться; будут бить – терпи. А он, похоже, не послушался. Слухи у нас упорные ходили, что он в одиночку четверых гэбэшных мордоворотов, которые его обрабатывать собирались, к такой-то матери покалечил.

– Интересно. А я тоже в Харькове знал одного такого молодого здоровяка по имени Саша и тоже шофера. Соседа моего из коммунальной квартиры сверху так звали. Фамилия у него была довольно редкая – Нефедов.

– Точно! – улыбнулся полковник беззубыми деснами. – Вспомнил фамилию того Саши! Нефедов! Один и тот же парень, что ли?

– Вполне возможно, – кивнул бывший профессор. – Его, кстати, зачем-то одно время пытались подвязать ко мне в шпионскую группу. Потом внезапно перестали и вообще убрали даже упоминание о нем из моего дела.

– Во, как все переплетается. Не зря говорят: земля круглая, человек с человеком рано или поздно встретится. Если встретишь его – от меня привет передай. Хотя… За избиение работников органов ему, думаю, могли такое в деле написать, что скоро не выпустят, если он вообще живой. А жаль.

– Кстати, – оживился Лебедев, – этот самый Нефедов моему сыну больше года назад дорогу перешел. Представляешь? Девушку-соседку (красивая такая деваха, видная вся из себя, при фигуристом теле и добром характере) прямо из-под носа увел и женился. Нда-а… Так говоришь: один четверых избил? Х-хе! Молоток, парень. Права, наверное, соседка, что его выбрала. На такое не каждый отважится.