Олег Северюхин - Ваше благородие [litres]

– А если это подтолкнет к кровавому террору, хуже, чем в 1905 году? – спросил Столыпин.

– Тогда, Петр Аркадьевич, в дело придется вступать Ангелу, – сказал я.

– Как это и что это будет? – забеспокоился Верховный правитель.

– Все будет зависеть от обстоятельств, – сказал я.

Мы помолчали.

– Вы бы хоть закурили, – сказал премьер. – Табачный дым действует отвлекающе.

– У меня есть средство почище дыма, – сказал я и звякнул в колокольчик. Появившемуся в дверях Терентьеву я сказал: – Сделай-ка нам, братец Терентьев, по стакану чая с сибирскими травами.

– Слушаюсь, ваше благородие, – сказал Терентьев и исчез.

– Чего-то это он вас благородием титулует, – сказал Столыпин, – непорядок это.

– Простите, Петр Аркадьевич, – сказал я. – Мне больше так нравится. Если у человека благородия нет, то никакими титулованиями это не изменишь. При людях он меня правильно титулует, а при виде вас растерялся.

– А вы действительно ангел? – спросил Столыпин.

– Все мы ангелы по рождению, – сказал я. – Ангелы Божьи знают больше, потому что Книгу судеб читали и судьбу людей знают. И им дано право наставить людей на путь истинный. Только вот никто не знает, какой же путь истинный. И ангелы этого не знают. Является ли добром проявление милосердия к Каину, убившему своего брата Авеля? Является ли справедливостью отрубание руки человеку, укравшему кусок хлеба, чтобы не умереть с голода? Преступно ли стремление раба к свободе? И однозначного ответа на эти вопросы найти нельзя. Не тот враг, кто тебя столкнул в яму, и не тот друг, кто тебя вытащил из ямы. Все взаимосвязано, и цепочка событий может выстроиться так, что никто не сможет предугадать, что получится в итоге.

– А вы знаете, как в России трактуется притча о человеке, упавшем в яму? – спросил Столыпин.

– Знаю, Петр Аркадьевич, – сказал я, – только большинство поминает не яму, а кучу дерьма, и, к большому сожалению, это является самой полной характеристикой русских.

– А если ЕИВ прикажет схватить вас и казнить? – допытывался премьер-министр.

– Я не удивлюсь этому, – сказал я. – Я не удивлюсь, если ЕИВ даст народу выбор – казнить меня или Ваньку-Каина. И народ выберет для казни меня. Значит, народ от Рождества Христова не изменился ни на йоту, и сколько сынов Божьих ни будет ниспослано к ним, чтобы искупить грехи человеческие, народ будет так же грешен, как и был. И стоит ли жалеть такой народ? Не стоит. Изобретение Марии Склодовской-Кюри окажется тем Армагеддоном, по сравнению с которым Всемирный потоп был прогулкой на лодках по искусственному пруду в парке. И власть царская окажется не от Бога, а от народа, который его терпит. Если бы власть императоров была от Бога, то большинство их заканчивало бы свой жизненный путь в геенне огненной, а не в своей постели. И если царь хочет испытать свою судьбу, то пусть испытывает. Я палец о палец не стукну, чтобы ему помочь. И народ вместе с ним окунется в пучину массовых репрессий, и будет подличать, чтобы хоть как-то выжить. Кстати, вы первым сможете ощутить на себе, прав я был или не прав. У оружейников я заказал пластинчатую кирасу из броневой стали для вас, и прошу вас ежедневно носить ее и снимать только во время сна. Береженого и Бог бережет. Тогда не будем тревожить улей и дождемся вашей поездки в Киев.

Вошедший Терентьев принес нам чай с мелиссой, корнем валерьяны, чабрецом и листом лимонника.

После чая Столыпин выглядел бодрым, но чувство тревоги не спадало с него ни на один день.

Я начал игру и думал, что буду от нее в стороне, но, похоже, мне придется играть первую скрипку в оркестре.

Дома я старался быть таким же, как и всегда, но не всегда мне это удавалось, что было замечено и Марфой Никаноровной.

– Что случилось? – спрашивала она.

– Никак не могу решить одну проблему, – говорил я, – но она секретная и с кем-то поделиться с ней нельзя. Даже с тобой. Но скоро все решится.

– Это опасно? – спрашивала Марфа Никаноровна.

– Как тебе сказать, – отшучивался я, – вся наша жизнь состоит из опасностей. Чуть зазеваешься – и на тебя извозчик наедет. А уж у военного человека так опасность на опасности. Слишком сильно вытянулся перед начальством – растяжение всего организма и все тело начинает болеть. Если все перечислять, то придется писать целую книгу, а у меня на это времени нет.

Марфа Никаноровна была человеком любознательным и натурой творческой, что вообще-то не характерно для медицинских работников. А, с другой стороны, как медикам не быть творческими натурами. Ведь они ваяют нового человека, потерявшего свое здоровье в суровых условиях жизни в нашей стране.

Мы с ней ходили на выставки современных художников, на концерты модных поэтов. Я старался ничего не говорить, чтобы не обижать художественные вкусы Марфы Никаноровны и ее знакомых, не без интереса поглядывающих на ее мужа. Я думаю, что и Марфа Никаноровна это понимала, поэтому всегда была начеку и быстренько отшивала знакомиц, попробовавших заглянуть за красную линию.

На одном из камерных поэтических концертов декадентского жанра кто-то из этих знакомиц сказала, что среди нас присутствует известный поэт, и предложила попросить его прочитать свои стихи. Все начали удивленно оглядываться, и наконец все взгляды вперились в меня, так как все другие мужчины поэтами не были по определению, а я с золотыми погонами как последователь Михаила Юрьевича. Все начали аплодировать мне и говорить: просим, просим.

Делать нечего, декадентствовать так декадентствовать.

– Весеннее, – сказал я.

– Браво, браво, господин офицер, – аплодировали участники.

Вот ведь какая закавыка. Офицеру запрещалось снимать военную форму. Он должен всегда быть в форме, и ему не рекомендовалось выступать на концертах и прочих мероприятиях, хотя это правило часто нарушалось, так как среди офицеров было много талантливых людей и их выступления наоборот способствовали росту авторитета офицеров. Поэтому на эти мелкие нарушения начальство смотрело сквозь пальцы.

Первого числа июля я сопровождал Верховного правителя на встречу с ЕИВ в Царском Селе. Петр Аркадьевич был уже не Верховным правителем, а премьер-министром.