Юрий Корчевский - Контрразведчик [litres]

– Даже так? С чего вы взяли?

– Гражданин болтался у дома, вроде как от нечего делать, а сам поглядывал – кто прошел, к кому зашел. Раньше таких называли филерами.

– Помню.

Настроение у полковника сразу упало.

– Что же делать? У меня здесь документы.

– Это вы зря. При обыске найдут сразу, погубите членов организации.

– Да-да, вы правы. Как же быть?

Растерялся полковник.

– Вот что. Я сейчас филера уведу. Вы сожгите документы в печке и уходите. Квартира съемная?

– Конечно.

– Тогда больше сюда не возвращайтесь, опасно.

– Спасибо. Чувствуется жандармская выучка.

– Где встретимся?

– Маросейка, 52.

– Тогда удачи.

Никакого филера не было, его выдумал Матвей. Выдавать его чекистам он не собирался. Но предостеречь стоило. Не осторожен полковник, документы на квартире хранит. Если списки членов, либо еще что-то необходимое, то хранить их следует в обособленном тайнике и знать о нем должны руководитель и его заместитель.

Как говорил отец, власть большевиков будет держаться долго, и никакие мятежи эту власть не свергнут. Поэтому примыкать к заговорщикам он не будет. Но и выдавать ЧК тоже, потому как воспитание и офицерская честь не позволят. Предателем он не был никогда. А то, что большевикам служит, так обстоятельства так сложились, выживал сам и о семье беспокоился. Начинал с должности шофера, дорос в грозном ведомстве до начальника отдела, но совесть свою не запятнал расправами над невиновными. Стрелял и убивал? Да! Но истинных врагов страны, в кого стрелял бы и при царском режиме. Так что угрызений совести не испытывал.

На трамвае добрался до Лубянки, сделал отметки в командировочном удостоверении и вечером уже выехал в Петроград. Поездка не была бесполезной. Убедился, что сопротивление советской власти существует, но в зачаточном состоянии. Разрозненно, малочисленно, власти большевиков не угрожает.

И уже утром доложил начальству, что по данному адресу в Москве располагалась артель, неделю назад они съехали, а куда – соседи не знают.

– Стало быть – пустышка. Отрицательный результат – тоже результат. У нас сегодня какой день недели?

– Суббота.

– Можешь отдыхать до понедельника. Насколько я знаю, срочных дел в отделе нет?

– Точно.

В квартире из продуктов ничего, Матвей заезжать туда не стал, сразу в Ольгино поехал. За неделю, что на службе был, успевал соскучиться по жене, родителям. Еще немаловажно, что на службе приходилось контролировать каждое слово, а в семье можно открыто высказывать свое мнение. Не предадут, выслушают, ценный совет дадут. Для Матвея это ценно – поддержка семьи. Волки и те живут в стае, а человек – существо общественное, ему комфортнее в социуме. Отцу рассказал о командировке в Москву.

– Как там столица?

– По сравнению с Петроградом многолюдно, полно мешочников, вовсю на привокзальной площади идет торговля и обмен.

– Довели страну большевики, чтоб им пусто было! Такую страну в нищету ввергли!

Это правда. Матвею довелось служить при царском режиме, и ему было с чем сравнить. Как только царя большевики ни клеймили! Самое частое – Николай Кровавый. Да по сравнению с бесчинствами и массовыми расстрелами большевиков Николай II вообще выглядел достойно. За все время его правления было вынесено 4797 смертных приговоров. Да и то судами, с присяжными заседателями и адвокатами, по существующим в империи законам, казнено 2353 человека. А не как сейчас, по пролетарской необходимости и классовому сознанию.

На даче уютно, в печи дрова потрескивают, тепло. На улице ветер, холодно, промозгло. Все же сказывается близость к морю. И есть обманчивое впечатление, что и в стране чинно, спокойно, благополучно. Хотя Матвей понимал – впечатление кажущееся. После четырех лет вакханалии, гражданской войны, фактически борьбы за выживание, хотелось спокойствия, мира и порядка. Отец «успокоил»:

– Еще годика четыре придется потерпеть. Большевики никуда не денутся, но война закончится, станет спокойнее и сытнее.

Четыре года ожидания – много, человеческая жизнь короткая, хрупкая, в любой миг оборваться может. Прожить ее повторно не получится, а хочется достойно. Матвей по сводкам ВЧК, конечно секретным, для узкого круга сотрудников, видел, что в стране неспокойно. То бунт или забастовка рабочих, то мятеж в воинской части, то крестьянское восстание. Советская власть старалась реагировать быстро, перебрасывали войска и жестоко пресекали. Зачастую карательные батальоны были набраны из китайцев, прибалтов, особенно латышей, чехов, попавших в страну в мировую войну и плененных. Требования местных жителей им были чужды, жестокость проявляли поистине варварскую.

В 1921 году ВЧК было расстреляно 9701 человек за контрреволюционную деятельность. В 1937 году к расстрелу приговорили 353 074 человека. Всего с 1921 по 1953 год в РСФСР, а потом и СССР было расстреляно 642 980 человек.

Все же жалел Матвей о царском режиме. Была стабильность, народ сыт, одет. И для него, как для жандарма, понятны задачи и враги – все революционеры, жаждущие свергнуть власть. Но все делалось по закону. Свергли, случилось. Все партии, бывшие в союзниках у большевиков, стали ее врагами. Большевики стали уничтожать анархистов, эсеров, меньшевиков, бундовцев и прочих. Конкуренты не нужны, а законы лишь ограничивают, их долой! В итоге для населения жизнь изменилась в худшую сторону – голод, разруха, полное бесправие. И для страны плохо – заводы стоят, железная дорога едва дышит, торговля замерла. За границу поставлять нечего, притока валюты нет. Из церквей ценности уже вывезли, принялись за музейные кладовые, в том числе кремлевские и Эрмитажа.

Как бывший жандарм, он знал нормы питания заключенных при царском режиме. Самый строгий из них – каторга. Каторжанин получал в сутки 2,5 фунта хлеба (1 кг) и 136 г мяса. Крупа, овощи, зелень по норме. В месяц норма по мясу 3,5 кг. По продуктовым карточкам в городе иждивенец получал в 1920 году в месяц 1,5 кг мяса, а рабочий 2,5 кг. Да и мясо зачастую было не лучшего качества.

После одного из совещаний начальник попросил Матвея задержаться.

– Матвей Павлович, ты такого поэта Есенина знаешь?

– Не знаю, кто такой и почему нам интересен?

– Молодой, из рязанских. Начинал, как все они – про березки, про любовь. Но поступают сигналы – на вечерах и не только в тесном кругу, стал читать стихи непотребные. Да еще хулит советскую власть. Займись. Сходи на поэтический вечер, послушай.

– Вы же знаете, я пролетарий, не любитель рифмоплетов, – сказал Матвей.

– Что делать? Для дела борьбы с контрреволюцией надо.

– Есть!

На улицах нашел афиши. Отпечатанные на скверной газетной бумаге о вечере поэта, который должен состояться завтра в клубе фабрики «Красный резинщик». Вход свободный, начало в двадцать часов. Матвей фанатом поэзии не был, Пушкина, Лермонтова, Державина изучал в гимназии. Многие их стихи знал. Но от пролетарских поэтов его воротило – от Д. Бедного, В. Маяковского с его неуклюжими строками. Теперь придется целый вечер уделить. На службе хватало других важных дел – дипломаты многих стран пытались, пользуясь дипломатической неприкосновенностью, создавать агентурную сеть.