Герман Романов - Царская свара (2)

Полнейший разнобой!

Радующий сердце любого демократа, но раздражающий военных 20-го века. Тут к этому относились намного проще — офицерские мундиры отличались порой разительно. Единственной, что объединяло, это припудренные длинные волосы, заплетенные в косичку.

Таковы реалии военной моды!

— Подполковник Колюбякин, ваше императорское величество! Командую батальоном!

— А кто командир полка?

— Полковник князь Алексей Голицын!

«Этого мне еще не хватало для полного счастья! Сейчас любой из этих князей меня смертельным врагом считает. Интересно, где этот князинька», — видимо немой вопрос четко отразился на его лице, что подполковник негромко, с некоторой унылостью сказал:

— Здесь только три роты нашего полка, половина вышла. Остальные роты… тут уже собрали, из разных… солдат…

Иван Антонович пригляделся к строю. Действительно, батальон как бы можно разбить на две части, настоящей и наскоро слепленной. И тут он вспомнил про один интересный факт — перед первой мировой войной полк этот получил удивительное отличие, единственное на всю армию, в виде полосок из красной кожи на голенища сапог. В память об участии в одном, славном для него сражении.

«А ведь момент очень удобный, можно обыграть. А для красного словца, и соврать стоит, и приукрасить немного», — Никритин тщательно обдумал пришедшую на ум мысль, а потом громко заговорил:

— Меня спас от смерти старый сержант, защитил грудью от убийц. Там в крепости, где меня, вашего императора, заточили в подземной камере. Он мне рассказал удивительную историю о битве с пруссаками при Кунерсдорфе, за что получил наградную медаль, точно такую же как у многих из вас. Там ваш Апшеронский полк настолько яростно бился с неприятелем, что солдаты не отошли с позиций стоя по колено в крови! Это пример величайшего героизма целого полка, которого никогда не бывало в русской армии прежде! Мужество необычайное, когда, не взирая на смерть, все от офицера до солдата, выполняют приказ!

Иван Антонович остановился и обвел взглядом шеренги первой половины батальона — там на него смотрели с необычайным восторгом, округлив глаза и расправив плечи от гордости. Почти у всех блестели серебряные кругляши медалей, точно такую он видел у Ивана Михайловича, погибшего от пули несостоявшегося цареубийцы.

— Потому повелеваю, потомству в пример! Впредь всем офицерам, сержантам и нижним чинам полка носить сапоги до колен, на вершок отогнуть их голенища. Отворот должен быть подшит кожей или плотной материей яркого красного цвета, как алой крови, в которой ваш полк стоял в том легендарном бою, навеки прославившем подвиг доблестных апшеронцев! Вечная слава павшим и живым победителям! Ура!

— У-ра!!!

Такого дружного рева Иван Антонович еще не слышал ни разу в жизни. Старинный русский клич казалось, разорвал даже небеса. Самозабвенно орали все — видавший виды подполковник и молодые безусые офицеры, седые сержанты, и недавние рекруты с еще не отросшими косицами. Крик был поддержан и в других батальонах — смоляне с измайловцами обрадовались не меньше, будто их самих наградили.

Посмотрев в полные слез глаза подполковника, Иван Антонович понял, что совершил очень удачный ход…

Западнее Шлиссельбурга

Подполковник Лейб-Кирасирского полка

Александр Полянский

вечер 6 июля 1764 года

— Погубил ты себя, племянник, как есть погубил. Кто же против лейб-гвардии устоять сможет?

На душе была маята — Александр Иванович переживал за племянника, с которым он всегда общался не как дядя, а как старший брат — невелика разница в семь лет. Был бы жив сам адмирал, то он бы придержал порыв сына, все же отцовское слово многое значит. Но умер месяц тому назад, еле пережил несчастье и вот оно еще раз случилось.

Племянник Петр Андреевич поднял мятеж в Кронштадте, увел два линейных корабля в Выборг, причем не побоялся применить пушки и ослушался приказа адмирала Талызина, проявив неповиновение. Тем самым открыто принял сторону освобожденного в Шлиссельбурге ставшего в 1740 году императора Иоанна Антоновича, через год свергнутого с престола «дщерью Петровой» Елизаветой.

Да, все понятно — встал на сторону несчастного узника, моряки всегда романтики в душе. И теперь они оказались на разных сторонах, и нужно благодарить судьбу, что он сам не пошел по пути старшего брата Андрея и не стал моряком. Потому что не придется встретиться в бою с родной кровью, не скрестить с лязгом сталь клинка. И выбор он давно сделал — из неродовитых дворян, дед был дьяком, отец генералом — оберкригскомиссаром. Зато он, пройдя нелегкую армейскую службу, стал вторым после командира чином в полку. И непростом — лейб-кирасирском наследника престола, цесаревича Павла Петровича.

Не гвардия, конечно, но шефами всегда весомые персоны значились — как только всесильный фельдмаршал Миних Бревернский кирасирский полк учредил, то первым шефом стал принц Антон-Ульрих, затем наследник престола Петр Федорович, который императором от своего шефства не отказался. А теперь Павел Петрович — персоны влиятельные для полка, такие, которым приставка «лейб» положена.

Сейчас вообще случай подвернулся, после мятежа одного эскадрона Конной гвардии. И весьма вероятно, что его переведут в этот полк секунд-майором, что похоже на невероятное везение. Нужно только отличиться в делах против мятежного принца, и обязательно придет милость Екатерины Алексеевны, а то и графский титул последовать наградой может, если удастся пленить Иоанна.

При этой мысли Александр Иванович прикрыл глаза — подполковник прекрасно понимал, что живым Иоанн Антонович для императрицы опасен. А для шефа его полка цесаревича вдвойне — ибо прав на трон имеет многократно больше, чем царственные мать с сыном. Потому должен умереть, хотя, как говорили офицеры между собой, Елизавета Петровна должна была сделать это раньше, когда император был младенцем. Но не решилась пролить родственную кровь, а теперь за эту доброту принимать смерть будут сотни, если не тысячи людей, причем и они тоже.

Симпатий к «секретному узнику» никто не испытывал — старых кирасир и офицеров, что присягали Иоанну Антоновичу, в полку не осталось. Последнего, кого он видел — барона Карла Иеронима фон Мюнхгаузена, удивительного выдумщика, рассказы которого иной раз доходят до столицы. Над ними не только люди смеются, говорят, лошади ржут так, что от смеха помирают. Немец сей, пусть и знатного рода барон, но такие непотребные фантазии пускает, что всем стыдно за враля несчастного, сослуживца бывшего, однополчанина.

Сейчас за цесаревича они всех мятежников палашами покрошат без раздумий — незачем помешанного узника, юродивого, на престол, что мудрой правительницей занят, возвеличивать. А потому следовало поторопиться, чтобы мятеж не успел расползтись во все стороны. Сорокаверстный марш от Петербурга сделали быстро, расположившись на берегу полноводной реки. Переправа через Неву уже началась — пришедшие весельные барки и несколько адмиралтейских малых галер уже перевезли на левый берег передовой отряд авангарда в три роты.