Андрэ Нортон - Колдовской мир: Волшебный пояс. Проклятие Зарстора. Тайны Колдовского мира

— Женщина, зачем ты украла у нас мясо?

Дайрин подняла голову к отверстию наверху. Голос звучал так близко, что ей представилась свесившаяся вниз голова с жадно выпученными глазами.

— Не понимаю, — ответила она со всем доступным ей присутствием духа. — Это — мужчина моего племени, он искал меня, потому что беспокоился.

— Это наше с тобой мясо!

Холодная угроза в этом сообщении не напугала Дайрин, а распалила в ней гнев. Ни одного человека она не могла и не хотела считать едой! Эти ткачихи… Она, подкупленная их искусством, считала их лучше себя. Приняла их надменность как должное — ведь они так искусны!

Но какое применение нашли они созданной ими красоте? Низкое и мерзкое, с отвращением подумала Дайрин. Она вдруг ясно поняла, что не была здесь свободной до той минуты, когда проснулась среди брошенных станков. Они опутали ее мысли колдовской паутиной, привязав к себе и своим обычаям, как сейчас загнали в ловушку ее тело.

— Мужчина — не еда, — со злобой бросила она.

В ответ вместо слов ее ударило безудержной яростью. Девушка пошатнулась под этим мысленным ударом, но не упала. Ротар позвал ее по имени, обнял и поддержал.

— За меня не бойся, — сказала она, высвобождаясь из его объятий.

Это был ее бой. Нога поехала по рыхлой земле, Дайрин споткнулась, выбросила вперед руки, чтобы ухватиться за стену. Словно острая игла пронзила ей лоб над глазами, а потом она затерялась в полной тьме.

Жар — жар пылающего огня — и сквозь него крики — ужасные, терзающие слух вопли. В мире не осталось безопасного места. Она свернулась в комок в благословенной тьме, спряталась. Но все же видела — видела глазами . Нет, она не станет смотреть, не посмеет смотреть — на отливающие пламенем мечи и на истекающее кровью, стонущее существо, распятое на стене вогнанными, как остроги, кинжалами. Она яростно приказала себе — не видеть!

— Дайрин! Госпожа!

— Нет! — выкрикнула она. — Не буду смотреть!

— Госпожа!

— Не буду…

Вокруг пылали краски. Это не внутреннее зрение — этот огонь, эта кровь, эти мечи…

— Дайрин!

Лицо, колеблющееся как отражение в неспокойной воде, мужское лицо. Меч… сейчас он поднимет меч, и тогда…

— Нет! — снова вскрикнула она.

Резкий удар, от которого мотнулась голова. Как ни странно, он прояснил ей зрение. Мужское лицо совсем рядом, да, но ни огня, ни окровавленного меча, ни стены с распятым скулящим существом.

Он бережно обнимал ее, ловил ее взгляд.

Они не в… Нет, это не замок Трин. Дайрин задрожала — воспоминание окутало ее, как вонючий плащ. Трин был очень, очень давно. Потом было море, потом Ингварн, Рэннок. А теперь… теперь они в Устурте. Она не понимала, что произошло.

Но она видела.

Думала ли Ингварн, что зрение когда-нибудь вернется к ней? Глаза остались целы, но ребенок, принужденный увидеть такие ужасы, отказался от зрения, отказался открыто смотреть в лицо этому страшному миру.

Сейчас зрение вернулось. Хотя ткачихи добивались иного. Они надеялись, что вспышка памяти сокрушит ее. Но подарили не смерть, а новую жизнь.

И тут та, что нанесла ей этот мысленный удар, свесилась вниз, чтобы взглянуть на жертву.

Дайрин задавила в себе страх. В этот раз она не отступит. Она заставит себя взглянуть в глаза новому ужасу. Учение Ингварн проникло в самую глубь ее существа, подготовило к этой минуте, как будто бы Мудрая провидела ее через годы и знала, чем помочь приемной дочери.

Девушка не шевельнула рукой, но ударила в ответ, пронзив возвращенным взглядом уродливую тварь. Отчасти та напоминала кошмарное подобие человека, отчасти — паука, и это бредовое смешение сводило с ума. И эта она, ткачиха, обрушила на Дайрин всю силу своего разума.

Ее большие фасетчатые глаза моргнули. Глаза Дайрин — нет.

— Будь готов, — обратилась девушка к Ротару. — Они хотят нас схватить.

С края ямы протянулись вниз липкие нити паутины, спряденные слугами паучих. Паутина облепила корни, потом накрыла двоих внизу.

— Притворимся пока, — шепнула Дайрин, — будто мы беспомощны.

Он не задавал вопросов, хотя все новые сети ложились на них, опутывая их руки и ноги. Ткань, которой их накрыло, была тускло-серой. В ней не было радужных переливов, которыми наделял шелк мысленный взор Дайрин. Может быть, краски померкли, когда прекрасное изделие обратили во зло.

Пока опускалась паутина, девушка неотрывно смотрела в огромные нечеловеческие глаза — холодные смертоносные глаза ткачихи. Сквозь них глубже и глубже Дайрин вонзала копье своей Силы — Силы, взращенной в ней Ингварн, — в скрывающийся за этими глазами мозг. Хоть и не постигнув всего искусства Мудрых, девушка знала, что у нее нет другого средства нападения — нападения, которое послужит также и обороной.

Не затуманились ли эти выпученные глаза? Дайрин еще не слишком полагалась на вернувшееся зрение.

Сверху больше не падала паутина. Зато за краем ямы послышалось новое движение.

Пора! Собрав все силы, все, что в ней осталось, Дайрин обрушила на ткачиху прямой мысленный удар. Кошмарное туловище скорчилось, из него вырвался крик, в котором не было ничего человеческого. На мгновение ткачиха замерла. А потом мерзкая тварь отпрянула, скрылась с глаз. Дайрин больше не ощущала на себе давления мысли, зато уловила отзвук паники, обессиливающий ткачиху страх.

— Уходят! — крикнул ей Ротар.

— На время, пожалуй.

Дайрин и теперь еще робела перед хозяйками станков. Те не видели в ней достойного врага и, уж наверное, не обратили против нее всех сил. Но, ошеломив и сбив их с толку, они с Ротаром хотя бы выиграли время.

Юноша рядом с ней уже стряхнул с себя последние веревки сетей. Они не налипли на его обмотанное шелком тело и с ее плеч легко упали от первого его рывка. Девушка заморгала. Теперь, когда уже не приходилось устремлять взгляд в глаза ткачихи, Дайрин обнаружила, что смотреть не так-то просто. Чтобы выделить один предмет, сделать его резким, требовалось отчетливое усилие. Этому придется учиться так же, как она научилась видеть пальцами.

Ротар, хоть и кривился при каждом движении левой руки, сумел выбраться из ямы по торчащим корням. Потом спустил вниз свой пояс и вытянул Дайрин.

Выбравшись из ямы-ловушки, Дайрин надолго застыла, вертя головой. Мутные тени под деревьями скрывали их, но они были там — и ткачихи, и прядильщики. Все же она чувствовала, что они еще растеряны, будто утратили единственную направлявшую их силу — волю той, с кем девушка на время совладала.

Все были одного племени с той ткачихой — полулюди-полупаучихи или целиком пауки. Подчиненные воле Великой, управляемые ее мыслями, они были ее орудиями, как бы придатками или членами. Пока Великая вернет себе равновесие, их нечего опасаться. Только надолго ли дана жертвам эта передышка?