Александр Харников - Между львом и лилией [litres]

Мать моя была индианкой из одного из селений краснокожих на Сасквеханне. Бабушка забеременела от какого-то траппера, и мать росла непохожей на других девочек – со светлой золотистой кожей и с тонкими чертами лица. За ней пытались ухаживать несколько местных индейцев, включая и племянника тогдашнего вождя, Саракундетта. Но она предпочла выйти замуж за моего отца, который после бегства из Шотландии, где его разыскивали за разбой, занялся торговлей с индейцами.

Когда он уходил в удаленные селения, мама обыкновенно возвращалась в родную деревню. Именно там я научился искусству владеть ножом и томагавком, стрелять из лука, и охотиться на самую разную дичь – от бобров (которых тогда еще было много), белок и куниц и до волков и медведей. Вот только на лис мы не охотились – все-таки мы Лисицы, потомки Великого Лиса, и они – наши родичи.

А когда отец возвращался, то он учил меня стрелять из ружья, а также читать и считать; он мне говорил, что кто-то должен будет перенимать семейное дело, а, кроме него и меня, в семье были одни девчонки. Так что раннее мое детство можно считать если не безоблачным, то весьма счастливым.

Но когда мне исполнилось девять лет, приятель отца принес страшную весть – папа заболел оспой в отдаленном селе индейцев-тускарор и умер. И мы с мамой и сестрами ушли обратно в деревню. Лучше бы мы этого не делали…

Избушка наша находилась в лесах к северу от Сасквеханны, на ничейной земле, где охотились и индейцы, и белые, а деревня располагалась южнее реки. На берегу у нас была припрятана лодка, к которой мы и направлялись. Но где-то на полпути мы наткнулись на Саракундетта с двумя дружками. Услышав у мамы, что ее муж умер, они привязали меня и сестер к деревьям, засунув каждому по тряпке в рот, а над мамой все по очереди надругались, прямо у нас на глазах, обзывая ее белой шлюхой и другими непотребными словами, а затем перерезали ей горло. Нас они оставили привязанными к деревьям и с шутками и прибаутками удалились.

Как я ни пытался, высвободиться из пут мне не удавалось – ублюдки не пожалели крепких ремней из оленьей кожи. Жутко хотелось пить и есть, а штаны у меня были мокрыми и вонючими – никакой возможности спустить их, чтобы сделать свои дела, не было. Но, как бы то ни было, наши мучения обещали стать непродолжительными – в том, что ночью придут звери и сожрут сначала маму, а потом и нас, я не сомневался. Знаю я эти леса…

Ни папа, ни мама не были особо религиозными – мама хоть и крестилась, чтобы выйти замуж за папу, но в церковь мы ходили лишь на Рождество, да и по воскресеньям и праздникам читали «Отче наш». Но теперь я попросил Господа дать мне возможность выжить, чтобы поквитаться с насильниками и убийцами. И, не удержавшись, попросил о том же Великого Лиса – покровителя клана Лисицы.

Не знаю, пригрезилось мне или нет, но вечером я увидел, как огромная рыжая лиса подошла к телу моей мамы. Я закрыл глаза – мне не хотелось видеть, как зверь будет рвать ее плоть. Но, не услышав никаких звуков, не удержался и посмотрел – лисица стояла у ее тела, как часовой, и всю ночь нас никто не тронул.

С утра она бесшумно исчезла. Силы покидали меня, но я еще раз попробовал освободиться от пут. Бесполезно. Две моих сестры висели, как тряпичные куклы, и лишь старшая, Аллисон, подавала признаки жизни. Да, подумал я, не слышит меня Господь, и еще раз вознес молитву сначала Христу, а затем и Великому Лису.

В ту ночь лиса вновь дежурила у тела матери. А наутро на поляну прибежал Джон Манро, тот самый папин друг, который сказал маме о его смерти. Позднее он рассказывал, что он гнался за огненно-рыжей лисой, которая привела его на это самое место, где он увидел мамин труп и нас.

Младшие сестры к тому моменту уже были мертвы, а Аллисон еще жива, но в ту же ночь скончалась, как ни пытался Джон ее спасти; я же каким-то чудом выжил. Джон забрал меня к себе, сказав, что это самое малое, что он может сделать для своего покойного друга; и мы с ним ушли на север, в земли, которые колония Нью-Йорк считала своими.

У Джона жену, беременную первым ребенком, когда-то давно убил один из Кэмпбеллов. Как он рассказывал мне, он сумел застрелить обидчика, но потом ему пришлось срочно покинуть Шотландию – любой королевский суд всегда встанет на сторону Кэмпбеллов, единственного клана, который, по его словам, продался с потрохами англичанам. Во второй раз он не женился, предпочитая обходиться случайными связями и визитами в определенного рода заведения. Но ко мне он привязался, как к собственному сыну, и продолжил мое образование. Увы, вскоре после того, как мне исполнилось шестнадцать лет, я, проснувшись, нашел его бездыханное тело на топчане.

При жизни Джон мечтал, чтобы я пошел учиться либо на доктора, либо на юриста – «деньги как-нибудь найдем, а голова у тебя светлая», говаривал он. Теперь же передо мной стоял выбор – уйти в подмастерья, для чего я уже был староват, либо заниматься тем же, чем Джон и мой отец до него. Но на похоронах я услышал краем уха, что началась война, позднее названная «войной короля Георга», и в колонии создается свое ополчение – нью-йоркская милиция. Я и вступил в нее в надежде, что рано или поздно приду на Сасквеханну и поквитаюсь с Саракундеттом и его дружками.

Но первое, что мне пришлось познать – горечь поражения при Саратоге, когда десять лет назад эта деревня на севере Нью-Йорка была полностью уничтожена лягушатниками и их индейскими союзниками. Мне еще повезло попасть в плен именно к французам – индейцы попросту убивали всех мужчин-англичан, особенно тех, кто был с оружием. За три года плена я в совершенстве выучил язык неприятеля и даже ухитрился потерять невинность с дочерью одного из местных французов – как и я, метиски. А после войны в колонии было принято решение об организации отряда скаутов – и я, только-только вернувшись из плена, перешел туда и довольно быстро дослужился до сержанта.

И недавно наш лейтенант огорошил нас новостью – рота нью-йоркской милиции, усиленная нашим отрядом, отправляется с экспедицией Брэддока к слиянию Аллегени и Мононгахелы, туда, где французы основали форт Дюкень. А особенно меня обрадовало, что мы сначала пойдем вдоль Сасквеханны – по моим родным местам. И я помолился Господу, чтобы Он дал мне возможность отомстить Саракундетту, хотя подобные мысли и недостойны истинного христианина. Великому Лису я молиться побоялся – все-таки Господь завещал нам не поклоняться иным богам…

И вот я наблюдал за избиением наших южных соседей. И когда от них уже практически ничего не осталось, подполковник Вашингтон, гореть ему в преисподней, соблаговолил прислать посыльного – начинать атаку. Лейтенант Джонсон словил первую же пулю, причем, как ни странно, выстрела мы не услышали, и наших ребят в бой повел я. Мне сразу стало ясно, что шанс у нас один – как можно быстрее преодолеть дистанцию и сойтись лицом к лицу с врагом, иначе нас всех перестреляют; а воевать врукопашную мы умеем, и умеем совсем неплохо.