Алексей Янов - Княжич [litres]

Тут вмешался смоленский посадник Артемий Астафьевич:

– Вольный Смоленск! Утверждаем ли мы княжича Владимира Изяславича наместником князя Изяслава Мстиславича в нашем граде?

– Да-а-а!!! – в единоголосом порыве всколыхнулось людское море, от крепостных стен отразилось эхо.

От отца и бояр я знал, что среди народа имелись заранее проинструктированные «запевалы», которые громче всех кричали, поддерживая то или иное решение. Своими криками и эмоциями они буквально заражали всех вокруг себя. Как я уже давно выяснил, искусство управления толпой было для князей и боярской верхушки сугубо важной и практичной наукой. Но большинство присутствующих все же вполне искренне выражали свои чувства. Переубедить толпу, чтобы она сделала что-то ей абсолютно противное и неприемлемое, не удалось бы никому, если, конечно, людей недомолвками специально не ввести в заблуждение относительно того или иного решения.

Мы спустились с высокого крыльца-помоста и сразу направились в Свирский дворец. А народ на площади еще долго не расходился, на все лады обсуждая только что услышанные новости.

Двадцать второго ноября, сразу после праздника Введения, слуги нагружали сани вывозимым добром, укладывали в них сундуки и мешки с припасами. Изяслав Мстиславич получил благословление на поход в южнорусские земли от смоленского епископа Алексия. Для свершения сего священнодейственного акта князю долго пришлось уговаривать владыку и даже, в знак благодарности, отписать ему одно село. Здесь же присутствовала вся княжеская дружина, отбывающая в эту экспедицию, за исключением остающихся в Гнёздове пехотных командиров.

Провожали в дальний путь князя также и «не выездные» смоленские бояре, сразу наотрез отказавшиеся участвовать в походе. Такое их поведение, в общем-то, никого сильно не удивило и ни для кого не стало сюрпризом. Они были всем известными домоседами. Смоленские бояре со своими отрядами уже не первый десяток лет носа не казали за границу своего княжества, давно позабыв, что такое дальние ратные походы и настоящая война. При этом они плели красивые словесные кружева, всячески пытаясь замаскировать свои трусость и леность. А в качестве главного обоснования своего неучастия в затеваемом князем мероприятии бояре, прикрывая свои истинные фобии, выдвигали на передний план идею о необходимости хранить и защищать от супостата покидаемую князем столицу.

Лично провожая Изяслава Мстиславича, уединившись с ним в его крытом возке, я получал от него последние наставления.

– Дружинников, кои постоянно пребывают в Гнёздове при твоих пехотных полках, я оставляю тебе – храни их и береги! Себе конницу я доберу у родичей твоей матери – половцев. Котян согласится подсобить мне за долю в добыче! Вятшие смоленские бояре тако-же при тебе останутся, приросли они к землице корнями, что и не вытащить их отсюда. Хотя имей в виду, что с ними ухо надо держать востро! Случись какая настоящая напасть – надежды на их дружинные отряды мало. Кроме того, как пить дать многие из них, стоит лишь им усомниться в тебе, могут переметнуться на сторону того же полоцкого или дорогобужского князя. Со мной такой манёвр, как ты говоришь, они уже разок проделали. Полоцкий Святослав за свое недолгое правление в нашем граде, в первую очередь из-за своей дурной башки, всячески выдвигая вперед своих полоцких бояр и урезая смоленскую торговлю в пользу Полоцка, сумел нажить себе врагов среди этих боярских переметчиков. Но все равно, бдеть за этим «народом» тебе надо, даже своим торговым товарищам не сильно доверяй. Предадут, продадут – и глазом не моргнут!

– Понял тебя, отец! Боярские отряды, случись мне с кем ратиться, я буду использовать не более как вспомогательную силу. У меня тоже нет надежды на их стойкость и верность.

– Вот и славно, сыне, что ты стал у меня таким разумником! – подняв полог саней, князь прокричал вознице: – Стой! Тпру!!!

Мы выбрались из этого транспортного средства, шедшего замыкающим в длинной колонне войскового обоза. Молча троекратно расцеловались и обнялись с родителем на прощание. С князем вживую мы тогда виделись в последний раз, но в тот момент расставания, естественно, никто из нас двоих не знал наперед своей дальнейшей судьбы.

Я со своими сопровождающими из дворян и ратьеров, проводив взглядом удаляющийся хвост войска, повернул на север, в покинутую столицу. А Изяслав Мстиславич, двигаясь по берегам и замерзшему руслу Днепра, уходил на юг, добывать себе в союзе с Михаилом Всеволодичем Черниговским великокняжеский Киевский стол. Черниговец же обещал удовлетвориться куда более богатым и процветающим Галицким княжеством. Чтобы князьям-союзникам это осуществить, необходимо было согнать с насиженных мест не только киевского князя Владимира Рюриковича, но и куда более грозного галицкого князя Даниила Романовича. К тому же по всему выходило, что в эти великокняжеские разборки обязательно влезет как минимум четвертый участник – волынский князь Василько Романович – родной брат Даниила Романовича.

Вообще, вся политическая история Руси первых десятилетий XIII века во многом определялась противостоянием между четырьмя основными великими княжескими домами: черниговскими Ольговичами, смоленскими Ростиславичами, суздальскими Юрьевичами и владимиро-волынскими Изяславичами – наследниками Изяслава Мстиславича.

Поэтому ничего принципиального нового для многострадальной Русской земли в этой географически разрастающейся «воронке» не было. Разгорающиеся вихри военных конфликтов имели тенденцию год от года затягивать в себя все новых участников. Не удивлюсь, если вскоре и суздальские Юрьевичи втянутся в этот кровавый коловорот. Просто всегда, словно проклятие или заевшая пластинка, повторялся один и тот же цикл. Выходящие из таких княжеских свар победители укреплялись и территориально росли, но лишь для того, чтобы при следующем поколении их же собственных наследников построенные ими на крови могучие княжества вновь рассыпались на враждующие уделы, и все повторялось бы сначала. Эти разрушительные для Руси центробежные силы до нашествия орды так никто и не смог преодолеть.

Автор сознательно вводит анахронизм, так как современное летосчисление от Рождества Христова было принято на Руси только в 1700 г. До этого же вели счет «от сотворения мира». Тогда это «лютень (сечень) 6741 года от сотворения мира».

Гульбище – аналог балкона.

Стрый – родной дядя, брат отца.

Тьма – десять тысяч.

До 1492 года новый год считался с 1 марта, а с 1492 года – с 1 сентября ст. ст. По указу же Петра Великого – с 1700 года новый год начинается с 1 января ст. ст.