Алексей Янов - Княжич [litres]

Хоть Клоч и был изрядным балагуром, но прекрасно понимал, когда и с кем шутить, а когда этого делать лучше не стоит. Парень явно дружил с головой, и ему было интересно все новое и необычное, а такого добра вокруг меня было хоть пруд пруди. Командирами второго и третьих учебных полков я поставил десятников Бронислава и Малка, а их заместителями Аржанина и Твердилу. Штатные должности девяти комбатов и двадцати семи ротных заняли рядовые гридни князя.

– В следующий раз привезу вам трубы и барабаны. Трубами будете команды дублировать, а под барабаны будет удобно ходить в шаг, при плотных построениях.

– Вот это дело, княжич! Привози побыстрее! – обрадовался Клоч.

– Ладно, бывай, полковник! – особо выделил новое звание Клоча в моих войсках.

– Да какой там полковник, Владимир Изяславич! – смущенно махнул рукой Клоч, но новое звание ему явно нравилось, хоть это он и пытался скрыть.

Вообще, первый месяц выдался тяжелым не только для меня, но и для дружинников-командиров, приноравливающихся не только к новобранцам, но и к новым требованиям, предъявляемым к их подготовке. Не обошел своим вниманием и теоретическую подготовку, раздав им специально выточенные деревянные «учебные кубики», каждый из которых обозначал человека (например, пикинер, взводный, вестовой и другие) или целое подразделение (например, рота, батальон, полк). Переставляя по столу эти кубики, «офицеры» учились разворачивать маршевые колонны в роты, батальоны и полки, уяснять для себя иные перестроения и движение подразделений на поле боя.

Ну, а особенно тяжелым, что вполне естественно и объяснимо, прошедший месяц стал для оторванных от сохи землепашцев. Это, в общем-то, не было для меня новостью, так бывает во всяком новом деле. Рано или поздно тело призывников адаптируется к новым нагрузкам, у кого это не произойдет – тех просто спишем. А вот переформатировать в нужном ключе голову у бойцов – задача намного сложнее. Ведь воин мыслит совсем не так, как крестьянин, и знания ему нужны совсем другого рода. Для успешной перестройки психики нужно особое, пограничное состояние сознания. По своему опыту я знал, что быстрее и эффективнее всего подобное душевное состояние достигается на войне или при тягчайшем психофизическом изнеможении. Мой жизненный опыт утверждал, и я с ним благоразумно соглашался, что именно тогда, когда тебе приходится себя ломать, превозмогая вся тяготы, не только закаляется твой характер, но и меняется само мышление, отношение к жизни, восприятие мира. Без этого внутреннего перелома весь распорядок службы, все хитрые перестроения просто не приживутся. А вдалбливаемая служба и вся военная наука в должной мере не въестся в кровь, и толку от нее будет х… да не х…! А значит, в экстремальной ситуации боец не осмысленно, отринув всю ратную науку, будет действовать лишь на вложенных в него природой животных инстинктах. Поэтому на войне сходные по численности и вооружению ветераны всегда бьют не нюхавших пороху салажков. Но весь трагизм ситуации в том, что времени на получение боевого опыта у нас просто не оставалось! И если быстро не удастся создать действующий военный механизм, то уже через четыре-пять лет монголы просто придут, увидят и победят. Поэтому лично для меня война уже началась, и я не разводил попусту сопли, требуя от дружинников тренировать пехотинцев жестко и решительно! Не брезговал даже травмоопасными учебными боями. Необстрелянные бойцы хотя бы в них могли набраться хоть каким-то суррогатом слабого подобия так необходимого им военного опыта. Альтернатива пролитию крови только одна – пролитие ведер пота.

Исходя из вышесказанных соображений, я начал КМБ со старой доброй изнуряющей общефизической подготовки. И началась потеха – многосуточные пешие переходы чередовались забегами по пересеченной местности, прерываемые лишь несколькими часами на сон. Эти многочасовые забеги очень быстро превращали вчерашних лесовиков в живых роботов, полностью послушных воле командиров. Секрет такого метаморфизма прост – у бойцов просто не оставалось ни моральных, ни физических сил что-то обдумывать и как-то действовать самостоятельно. Пехотинцы уже через несколько дней стали напоминать дрессированных зомби с красными глазами и вмиг осунувшимися лицами. Нестроевые разговоры были полностью вытеснены гипнотизирующим, ритмичным боем барабанов и громкими звуками труб. А вся их мыслительная деятельность свелась лишь к тому, чтобы услышать и быстро, дабы не заставили принять положение «упор лёжа», исполнить приказ своего командира.

За первый месяц вокруг Гнёздова новобранцы нарезали десятки кругов. Они, стиснув зубы и мобилизовав все свои силы, преодолевали буераки, форсировали мелководные препятствия в виде речки Свинцы, утопали в грязи, промокали до последней нитки в ливнях, замерзали в стужу, задыхались после марш-бросков и заваливались спать, едва успевая снять с ног окровавленные от мозолей портянки. Но зато уже летом тридцатикилометровый дневной переход воспринимался ими как отдых от службы. Но это будет потом, и вовсе не главное. Сейчас же, измотанные до основания, вымазанные в грязи, промокшие до костей под проливными дождями, напрочь забывшие, что такое сон и сытое брюхо, пехотинцы медленно, но верно превращались в податливую глину, из которой можно было вылепить всё что душе угодно.

К 1 января, ознаменованному внезапно обрушившимися на княжество лютыми морозами, было потеряно или комиссовано до одной трети первоначального воинского набора. Большинство этого контингента просто сломалось, не выдержав всех этих тягостей; они были морально обанкрочены, распространяя вокруг себя депресняк, как заразную болезнь, – их нужно было срочно удалять из коллектива. Многие из выбывших получили травмы, не совместимые с дальнейшим прохождением службы. Были и погибшие от простудных заболеваний и от различных инцидентов, свойственных выбившимся из сил людям. Некоторые, смалодушничав, ушли в самоход – сбежали неизвестно куда.

Зато сохранился и выявился костяк, на который можно было «нарастить мясо» и дальше с ним успешно работать. Выдержавшие все эти двухмесячные издевательства, показавшиеся, должно быть, им дольше всей прожитой до этого жизни, они стали морально и физически готовы к дальнейшей службе, а главное, открыты всему новому. Без этого было никак не создать самостоятельный род войск – тяжелую пехоту. Потому как основа основ панцирной пехоты, ее краеугольный камень – это строжайшая дисциплина! Иначе ныне главенствующая на поле боя конница своими манёврами и натиском просто расстроит строй, превратив пехотинцев в беззащитные, но чертовски дорогие игрушки.