Алексей Янов - Княжич [litres]

В общем, до первых настоящих боестолкновений скептиков в стане пехотных командиров хватало с избытком все эти месяцы. Правда, их пропорция постоянно снижалась. Особенно заметно это произошло, когда стали практиковаться учебные конные атаки на выстроенные батальоны. После одного такого знаменательного дня дружинники изумленно смотрели друг на друга, не веря в произошедшее, когда все их попытки прорваться и разметать строй безнадежно разбивались о выстроенную перед ними стену щитов. В тот день был нанесен сокрушительный удар по мировоззрению очень многих заядлых скептиков. Но окончательно их сомнения смогла развеять только война.

Но до того показательного учебного боя с конницей князя оставалось еще больше года. Сейчас же мне лишь остается, стиснув зубы, так как что-то доказывать взрослым, многоопытным ратным мужам – гиблое и бесперспективное дело, тихой сапой заниматься селекционной работой среди самого командного состава. Тех немногих дружинников, кто сумел по достоинству оценить мои инновации в военном деле, я примечал, повышал их в званиях посредством Изяслава Мстиславича. Он-то представлял, к чему я стремлюсь и чего следует ожидать. Я ему в частых разговорах на эту тему в красках расписал, что именно хочу выстроить из пехотинцев. Обрисовал все открывающиеся после этого перспективы и широкие возможности. Поэтому князь сам палки в колеса мне не вставлял и другим не позволял, за что я ему был искренне благодарен.

Но что делать с остальными командирами-скептиками, я не знал. Пришел лишь к единственному безотказному мнению, что война план покажет. Хоть командиры и не верят в своих подчиненных, но особо этим своим мнением не бравируют, лямку свою тянут, приказы и мои закидоны слишком яро не оспаривают – и то ладно, и то хлеб! Раскидываться даже такими сомнительными во всех смыслах слова кадрами не стоит. Хорошие «офицеры» тоже на дороге не валяются и под деревьями не растут. И среди рекрутов стали проявляться самородки, повышаемые в званиях до звеньевых, десятников и взводных. Во все времена и во всех армиях мира в опытном младшем командном составе всегда существовала и существует острая потребность. Это тот самый костяк, на котором держится любая армия. Ну а то, что им слегка не хватает опыта, – не беда, дело наживное!

С установлением на Днепре ледостава, к «лапотным» войскам княжича стало проявлять интерес, впрочем, быстро угасший, смоленское боярство. Начавшие было приезжать на «смотрины» новых войск бояре сразу получали от ворот поворот. К подобному необходительному отношению в Гнёздово к их персонам они, правда, стали привыкать еще с минувшего лета. Так как все кирпичные, а особенно химпроизводства были закрыты для посещения посторонними лицами без каких-либо исключений. А ведь когда-то желающих поглазеть да побродить среди цехов было навалом! Аналогичный облом любопытных бояр поджидал и в случае пехотных батальонов.

Мало того что казармы располагались на отшибе и с одной из сторон были прикрыты сосновым бором, так еще были выстроены таким образом, что образовывали внутренний непросматриваемый двор (плац). И зимой именно на плацу большую часть времени проводили пехотинцы, отрабатывая перестроения и различные приемы владения оружием. Единственное, что бояре и их соглядатаи могли усмотреть, – так это разве что походы пехотных батальонов по окрестным лесам и полям. Но одетые в крестьянском стиле пехотинцы, вооружённые учебным оружием, просто по определению не могли произвести на постороннего наблюдателя положительного впечатления.

Поэтому неудивительно, что к военным забавам княжича бояре охладели очень быстро. Они в массе своей до первого реального боестолкновения наивно считали гнёздовских пехотинцев слабее даже смоленского городского ополчения, не говоря уже про земское боярское войско. А я и рад стараться! Баловство, говорите, княжич у себя в Гнёздове затеял? Все верно, так оно и есть! Кто из нас не без греха?!

Самые умные и дальновидные бояре насторожились лишь спустя полгода, когда металлургический завод начал поставлять свою продукцию военного назначения. Благодаря этому обстоятельству стало возможным начать вооружать пехоту, уже во многом подготовленную как физически, так и тактически, положенным ей по штату вооружением и обмундировывать ее в доспехи. Но и то, надо сказать, прозрели лишь единицы. А большая, самая инертная часть боярского сословия еще долго продолжала, ухмыляясь, потешаться над военными потугами княжича. Даже тогда, когда в Гнёздове чуть ли не ежедневно стали раздаваться учебные пушечные залпы, а дружинная конница, налетая на монолитные пехотные построения, натыкалась лишь на тупые копья и сомкнутый ряд щитов, бессильно кружа вокруг ощетинившихся, казалось, вросших в землю пехотных батальонов. Вот что в целом с благоразумными людьми творят стереотипы и как, оказывается, велика инерция мышления, заданная первыми неблагоприятными впечатлениями.

Но к этому боярскому благодушию и я не в малой степени приложил руку. Взять хотя бы ту же дезинформацию с пушками. Огнестрельное оружие требовалось как-то дезавуировать и скомпрометировать. Вот на одном из праздников я и устроил веселый, вовсе не страшный фейерверк с шутихами-хлопушками и яркими конфетти. Ну и как можно после такого представления начать всерьез опасаться всех этих гнёздовских пукалок? В деле-то их никто и никогда из боярского рода-племени не видел. А дружинники имели строгий приказ Изяслава Мстиславича об увиденном помалкивать. Как военноначальника меня всерьез мало кто воспринимал. Но зато как предприниматель, купец, алхимик я пользовался всеобщим уважением и воспринимался как наиважнейший авторитет в этих областях знаний и умений. Но дела-то эти были, по мнению общественности, больше купеческого свойства, весьма далеки от настоящих княжеских. Горожане походя беззлобно посмеивались над княжичем, дескать, не своим делом он занимается. Ну да я был не в обиде, как известно, хорошо смеется тот, кто смеется последним!

А где-то с конца 1234 года мне стало, по большому счету, плевать на мнение боярства и их приспешников. Гнёздовские полки к тому моменту окончательно сложились, вооружились, обретя свою боевую форму, правда, пока еще только потенциальную, потаенную до поры до времени для непосвященных. Но все это ожидало меня еще впереди. А пока меня за глаза, на фоне успехов в торговом деле, стали звать не иначе как «княжич-купец». Чуть позже, на ниве успехов в банковско-ростовщическом деле, прозвище переиначили на Владимира Калиту. Излишней мнительностью я не страдал, поэтому на все это устное народное творчество смотрел сквозь пальцы, продолжая жить по принципу «хоть горшком меня называйте, только в печь не ставьте!»