Флойд Гиббонс - Красный Наполеон

– С добрым утром, товарищ Гиббонс, – сказал он мне, приветливо улыбаясь, – я полковник Бойер из штаба товарища Карахана и мне поручено пригласить вас на завтрак к нашему главнокомандующему.

В первые минуты я не мог прийти в себя от неожиданности приглашения, более похожего на приказ, неурочного часа пробуждения и утреннего холода. Итак, мое заветное желание исполнилось – я не раз пытался снова встретиться с Караханом, с которым познакомился еще в ирги году, но все мои попытки вторично представиться ему терпели неудачу.

– Чудесно! – воскликнул я, выскакивая из постели. – Через несколько минут я в вашем распоряжении.

– Ездите ли вы верхом? – осведомился у меня мой неурочный гость.

– Да.

– Отлично. В таком случае наденьте рейтузы и сапоги. Может быть, товарищ Карахан возьмет вас с собой на утреннюю прогулку.

Быстро одевшись, я последовал за Бойером и поехал с ним в его штабном автомобиле. В холодное зимнее утро мы быстро пронеслись по Тверской, через Триумфальную Арку у Брестского вокзала и затем повернули на широкое Ленинградское шоссе. Полковник Бойер вежливо предложил мне закурить и затем заговорил:

Для человека, никогда не бывшего военным, вы обладаете изумительными военными познаниями. Товарищ Карахан вчера ознакомился с материалом о вас и очень заинтересовался вами. Не менее заинтересовав он был вашим вчерашним сообщением о мобилизации.

– Мое сообщение соответствовало истине? – осведомился я.

– Боюсь, что да, – ответил улыбаясь Бойер.

– В таком случае мне суждено поднять в Европе немалую шумиху, – самодовольно ответил я.

– О нет, – ответил по-прежнему улыбаясь Бойер, – ваше сообщение не достигнет своей цели. Боюсь, что миллионы ваших читателей на сей раз будут лишены удовольствия читать ваше сообщение. Удовлетворитесь тем, что ваша корреспонденция заинтересовала генерала. Он тут же потребовал из информационного отдела имеющийся о вас материал, и результатом знакомства с этим материалом явилось сегодняшнее приглашение на завтрак.

Принятие цензурой мер к тому, чтобы моя корреспонденция не получила огласки, подтверждало, что мобилизация была совершившимся фактом. Я понял, что не только в этом я оказался прав, но и что мои предположения о том, что мы стоим накануне серьезных событий, также правильны.

Одновременно я попытался утешиться мыслью, что Спиду Биннею на своем двухмоторном аэроплане удалось достичь Риги и передать мою корреспонденцию в Америку. Однако я поостерегся выразить эту надежду вслух.

Мы остановились у въезда в Петровский парк. Перед Петровским дворцом я увидел несколько десятков оседланных лошадей и вестовых. Мы миновали мраморный вестибюль, в котором находилась дюжина людей из свиты Карахана, – большинство из них, судя по их цвету кожи, принадлежали к восточным народам.

Бойер отворил дверь, и я последовал за, ним.

– Нам придется подождать здесь пару минут и…

– Он оборвал фразу на полуслове, заметив, что мы находились не одни в этой комнате.

У окна стояла какая-то фигура. Когда она повернулась к нам, я узнал жену диктатора. Но какая в Лин Ларкин произошла перемена! В последний раз я видел ее в Москве одиннадцать лет тому назад – тогда на лице Лин не было ни одной морщинки, не было и следа печали. Ныне выражение лица этой гордой и своевольной ирландки совершенно изменилось. Это не была прежняя Лин Ларкин, добровольно уехавшая из Америки в изгнание.

Я мысленно подивился происшедшей в ней перемене. Была ли эта перемена следствием любви и материнства, или же ее непреклонному духу пришлось столкнуться с еще более сильной волей? Не сломил ли ее человек, фамилию которого она теперь носила?

Узнав меня, она грустно улыбнулась и протянула мне руку:

– Встреча с вами напоминает мне давно минувшие времена. Что-то повисло в воздухе. Зачем вы приехали сюда? Вы ожидаете войны? – и обратившись к Бойеру, желавшему представить нас друг другу, она добавила: – Это совершенно излишне, – мы знакомы со времени голодного года. Да, в те времена Москва была совсем иная.

– Вы правы, – согласился я с нею, – но теперь жизнь в Москве значительно легче, – нам не приходится делиться последним сухарем. С той поры много воды утекло, и вы теперь заседаете в „Белом Доме“ Москвы и хороши, как прежде.

Лицо ее несколько прояснилось, и она заметила:

– Я счастливейшая женщина в мире. Я жена великого человека и на мою долю выпало счастье сопутствовать ему в годы его возвышения. У меня трое прелестных детей, и я смею надеяться, что все то, о чем я говорила некогда на митингах в Америке, ныне осуществится.

Эти несколько патетические слова показались мне не совсем искренними, и я не поверил в счастье госпожи Карахан.

– Я вижу, что вы собираетесь сегодня с ним на прогулку, – продолжала она. – Давно, давно мне не приходилось выезжать с ним. Теперь мне приходится большую часть времени проводить дома у детей. Но сегодня я хочу приготовить ему сюрприз и поехать с ним на утреннюю прогулку. Собственно, мне здесь – в его штаб-квартире, делать нечего, но я хотела ему показать мой новый костюм для верховой езды. Он сшит по моему эскизу. Как он вам нравится? Считаете ли вы, что он соответствует моему положению жены главнокомандующего?

Прежде чем я успел ответить на ее вопрос, отворилась дверь и в комнату вошел один из адъютантов и что-то шепнул моему спутнику.

Мы встали. Лин сказала:

– Я позволю себе удовольствие лично представить вас моему мужу, – и мы втроем направились в соседний зал.

Карахан находился в нем в одиночестве и стоял у камина. Его коротко остриженные черные волосы придавали лицу выражение жесткости. Голова его была чуть наклонена вперед, а тонкий рот сжат. Он стоял спиной к камину, развернув плечи и заложив руки за спину.

Лин Ларкин остановилась в нескольких шагах от нас и взглянула на своего мужа. Последний перевел на нее свой пылающий взгляд и не подал виду, что узнает ее или хочет приветствовать ее. Наступило длительное и тягостное молчание.

– Дорогой мой, – попыталась нарушить это молчание Лин, – как тебе нравится… я думала… позволь мне представить тебе моего старого товарища… может быть, мы тебе помешали? ты занят?

Лицо Карахана оставалось по-прежнему неподвижным. Огненные глаза его продолжали впиваться в лицо стоявшей перед ним белой женщины. Я почувствовал ее смущение, и мне стало жаль ее. Молчание становилось мучительным.

– Немедленно ступай домой, – наконец-то раздался его голос. Английские слова с шипением слетали со стиснутых губ Карахана. – Дети ждут тебя. И снами с себя этот шутовской наряд, прежде чем ты покажешься им. В моей семье штаны носят только мужчины.