Алексей Янов - Запад-36

— Спущаемся немедля вниз! Дружина, по коням! — громко, прокричал князь, бегом спускаясь с башни, и первым падал пример, с лёгкостью, несмотря на доспехи, заскочив в седло. — Пущай смоленские пешцы входят, посмотрим вблизи на этих храбрецов. Ударим по ним конно и дружно, всех изрубим!

— Княже, ополченцы все по домам и церквям разбежались! — растерянно докладывал князю Васильке сотский, — брать в руки оружие отказываются!

— И без них управимся! — зло выплюнул князь, наблюдая за противником, накапливающимся у взятых ворот. И с угрозой в голосе добавил. — Сейчас ворога из города выгоним, потом ополченцами займёмся!

Оглянувшись на сосредоточенных взглядах дружинников, внимательно следящих за передвижениями вражеской пехоты, Василько громко прокричал и первым двинул в атаку своего коня:

— В копья их берём! Вперёд! Волынь!!!

В это время часть волынских бояр во главе с Дмитром Мужедрагичем заперлись в детинце, уговорившись меж собою самим в сечи не участвовать, но открыть ворота победителю — Волынскому или Смоленскому князю. Хотя, честно говоря, в победные перспективы Василько никто из них уже особо не верил. Впечатлившись от смолян ещё в битве на Припяти, бояре укрепились ещё более в своём мнении, при начавшемся пушечном обстреле.

Вглядываясь в прорехи густых пороховых облаков дыма, я смотрел в сторону штурмуемых ворот. После первых пушечных залпов, как по мановению волшебной палочки, стены крепости опустели, стрельба из луков заглохла. Штурмовой батальон, перебросив через ров сходни, неудержимым потоком устремился в разрушенные ворота.

— Можайский полк, — донеслось через шум пушечной стрельбы, — выдвигаемся к воротам!

— Государь, может, хватит порох жечь? — спросил Бронислав. — Мы в ворота уже вошли!

— Нет! Пока не закрепимся, продолжим обстрел города. Врагу нельзя давать опомниться, пушки много страху нагоняют! А если сумел врага напугать — считай, полдела сделал!

Штурмовой батальон, первым вошедший в город, встретил атакующую дружину князя кинжальным огнём ружей и тучей арбалетных болтов. Волынская дружина, понесшая в первые минуты атаки громадные потери, не выдержала боя и рассеялась как дым. Применение огнестрела пугало и надламывала боевой дух непривычных к огненному бою воинов, а беспрестанный гибельный обстрел из арбалетов не давал людям опомниться и собраться с силами. Итог боестолкновения был закономерен — меньше половины трёх сотенной конной дружины убито или ранено, остальные разбежались. Князь Василько, возглавивший атаку против ворвавшегося в город неприятеля — погиб на месте.

— Государь! Бояре, запершиеся в детинце, мира просят! — докладывал вестовой из штурмового батальона.

— Что с князем?

— Погиб! Вместях со своими дружинниками нас хотел на копьё вздеть, да не вышло! — гордо, чуть выпятив грудь, ответил вестовой.

— Онуфрий Собеславич! — позвал я маячившего поблизости волынского боярина. — Возьми свой отряд и скачи в детинец. Сообщи им, что никаких условий я от них не приемлю! Если подчинятся воли своего государя — то останутся целы и здоровы, с имуществом и головой на плечах. Вздумают со мной торговаться или далее запираться — лишатся всего! Так и передай!

— Будет исполнено, государь! — склонил голову в почтительном поклоне боярин, пряча в бороде ехидную ухмылку. Запершимся боярам он «по — секрету» скажет, кому они на самом деле всем обязаны, ведь это именно он убедил грозного Смоленского государя проявить к затворникам милость и сурово их не карать. Всё равно, проверить его слова ни у кого из них духу не хватит.

«Серпентарий ещё тот — волынское боярство!» — подумал я, глядя на быстро удаляющийся отряд боярина. А оставшиеся в лагере волынские, холмские, брестские вельможи, с плохо скрываемой завистью, провожали недобрыми взглядами своего более удачливого коллегу.

На следующий день после взятия Владимира-Волынского, бывшие столичные жители могли наблюдать невиданные ими прежде шатры, разбросанные по всему городу. Их установили на главных городских площадях, дополнительно опоясав по периметру кольями. В этих шатрах разместились пехотинцы смоленского князя, видать боярских подворий на все введённые в город войска не хватало.

На главной Вечевой площади города ещё вчера, сразу после принесения городом присяги, был скинут вечевой колокол, а уже сегодня, с утра, посреди площади был разбит большой шатёр, а рядом с ним сбили деревянный настил и засыпали его песком. Здесь, как во всеуслышание объявили глашатаи, должно состояться судилище над волынскими боярами — переветчиками.

Ближе к обеду горожане, робкими стайками, стали стекаться к Вечевой площади, при этом сохраняя дистанцию от шатров и снующих около них людей. К главному шатру постоянно подъезжали на конях смоленские всадники, пробегали пехотинцы в блестящих на солнце шлемах, изредка появлялись там и волыняне из числа бояр, купцов, сотских.

Лицом к площади установили балдахин с богатой парчовой драпировкой. Вскоре из шатра, в сопровождении охраны и воевод вышел смоленский государь, и уселся на поставленный под балдахином золочённый столец. Балдахинная драпировка защищала смоленского властителя от солнца, которое в этот день светило особенно ярко. И она же бросала тень на хмурое лицо Владимира Изяславича, подчёркивая особенный, холодный блеск серых глаз, сурово смотревших из — под ниспадающих на лоб прядей тёмно — русых волос. По бокам от него, во всём чёрном, стояли пешими конные телохранители вооружённые бердышами. Воеводы полукругом стояли на самом краешке тени падающей от натянутого балдахина.

Тут громко протрубили трубы, и глаза смоленского государя глянули на полуразрушенную церковь и её пристройки, превращённые огненным боем в пепелище. В церковном портале показалось какое — то движение однородной сплошной массы. Это были люди. В середине потока виднелись волосатые и бородатые головы, а по бокам — вооружённые пехотинцы в жёлтых надоспешниках с чёрными крестами, буквами и прочими непонятными символами на полях.

Людская колонна приближалась всё ближе и ближе, наконец, стало видно, что это ведут, по четыре в ряд, людей. У них были связаны не только руки, но и ноги, отчего конвоируемые перемещались «гусиным шагом». Вот толпа подалась в стороны, отпрянув от этой колонны заключённых, словно от чумной. Теперь собравшимся на площади волынянам стали хорошо видны не только измученные лица узников, но и следы их былого великолепия — остатки богатого одеяния, ныне исполосованного кнутами тряпья, выпачканного грязью и засохшей кровью.

Из — под натянутого тента, наслаждаясь отбрасываемой им густой, прохладной тенью, я внимательно наблюдал за потянувшейся из церкви вереницей людей. Это хорошо постаралась разведка, целые сутки выявляя в ходе допросов с пристрастием из сонм волынских бояр явных предателей и просто агентов влияния европейских держав. Нам с этими товарищами дальше было совсем не по пути. В отличие от тех же местных, квасных ура — патриотов искренне борющихся за интересы своей лимитрофной Родины или тех же Романовичей. По крайней мере, интересы и любовь этих патриотов, при разумной политике, можно попытаться масштабировать, конвертируя уже в рамки всей Смоленской Руси. Но проделать аналогичные преобразования с «гейропейцами» — почти наверняка будет дохлый номер! Просто есть такая категория людей, которая априори считает, что у соседа дом больше, жена красивей, хрен толще — подобные персонажи неизлечимы. «Еврофилы» переносят фокус своей «филии» — любви, своего завистливого внимания с условного соседа на иностранцев, по их скудоумному мнению сказочно богатых, свободных и счастливых, в отличие от их самих бедных, несчастных, прям замученных ненавистным режимом горемычных бедолаг. Подобный кретинизм мозга практически не излечивается! Оставлять в живых подобных кадров я не собирался, пятая колонна в приграничном регионе мне была совсем ни к чему. Впрочем, ярых, фанатичных и самое главное активных, погрязших в крови, поклонников князей Романовичей оставлять в живых тоже не было никакого резона. Этот регион для нас слишком важен и без пролития крови «сакральных жертв» здесь никак не обойтись. По крайней мере, на первых порах, только уважение и страх могут помочь на корню зарубить бунты против Смоленска. А любовь … любовь народная — дело наживное, тому примером Иван Грозный, Пётр, Сталин и иже с ними.