Дмитрий Силлов - Закон войны [litres]

Но там, неподалеку от пулемета, стоял грузовик, на котором, по ходу, приехала расстрельная команда. Маловат транспорт для тридцати с лишним человек, но жить захочешь – потеснишься. А еще невероятным образом уцелела штабная машина. Лишь по крылу осколок царапнул, а в остальном без повреждений.

В общем, план у меня созрел мгновенно. Да не план, а, скорее, единственно возможный выход.

– Так, бойцы, – сказал я. – Хватайте оружие какое найдете – и быстро в кузов. Есть кто-то еще, кто грузовик водить умеет?

– Ну я могу, – отозвался один из пленных.

– Значит, найди себе немецкий китель, который поменьше залит кровищей, надевай – и за руль. Те, кто был со мной, – трое в штабную машину, один в грузовик, рядом с водилой. И двигайте на восток, к Киеву. Как до линии фронта доедете, ищите место где поспокойнее – и ночью пробирайтесь к своим, только немецкую форму снять не забудьте. На этом все. Выполнять.

– А ты, командир? – поинтересовался Сапрыкин. Легко раненный в руку, но живой. Надо же, «командир»… А я думал, он меня за тот удар в челюсть до конца жизни ненавидеть будет.

– А у меня тут дело есть, – сказал я, кинув взгляд в сторону городка. И предвидя, что пограничники сейчас начнут протестовать, рыкнул:

– Это не обсуждается! Выполняйте приказ!

Нехотя, но приказ они все же выполнили.

Я это видел, когда пару раз обернулся на пути к городку. Бойцы довольно оперативно залезли в грузовик, помогая раненым, – и выдвинулись туда, куда я сказал. Вот и ладушки, вот и хорошо. Шансов, что они доберутся до своих, очень немного, но возможность выжить – это всяко лучше, чем гарантированно лечь от немецкой пули в могилу, которую тебя заставили выкопать. Во втором случае по-любому без вариантов, а в первом, глядишь, кому-то и повезет.

На месте короткой, но кровавой битвы я нашел офицерский китель и фуражку, которые сбросил ради поднятия боевого духа бойцов. Без них мой план можно было сразу в расход пускать, причем вместе со мной. А с ними, может, что-то и получится…

Я всегда был полностью согласен с древнекитайской истиной насчет того, что война – это путь обмана. Кидаться при каждом удобном случае грудью на вражьи штыки – это не героизм, а несусветная глупость. Мудрость бойца состоит в том, чтобы убить врага и при этом самому остаться в живых, дабы иметь возможность уничтожить и второго, и третьего. При этом надо помнить, что к врагу неприменимы такие понятия из мирной жизни, как благородство, честь, совесть – и так далее. Ибо единственное, что можно чувствовать к врагу, – это желание его убить.

Любой ценой.

И любыми средствами…

Ближе к городу уничтоженной техники стало попадаться больше. Бойцы Красной армии защищали населенный пункт яростно – но недолго. Стратегически Киев однозначно был важнее, и советские войска отошли к нему. А на поле боя остались несколько сгоревших немецких танков… и гораздо больше наших… И трупы в обмундировании цвета хаки – тут и там. Много трупов, очень много. И ни одного немецкого – своих фрицы уже успели подобрать.

А наших – добить… Штыками, чтобы не тратить патроны. Человеческое тело длинный немецкий штык способен прошить насквозь. Хочешь добить – ударь в сердце и проверни, чтобы человек ушел быстро, почти не почувствовав боли. Но нет, немцы били по-другому. В живот, несколько раз, проворачивая клинок в кишках, словно мешалку в тесте.

Я хорошо видел это по характеру ранений. После такого не выжить, но умирать придется долго. Бой был вчера, но некоторые тела еще не успели окоченеть. Потому что умерли недавно, может, два часа назад, может, меньше… Интересно – зачем убивать так? Откуда эта жестокость к противнику, которого застали врасплох? Как и чем смогли накачать такой ненавистью мозги простого немецкого рабочего, сунув ему в руки винтовку и послав воевать в чужую страну?

Но, как бы там ни было, теперь это уже не простой зарубежный трудяга, а тупая машина для убийства. Бороться с которой можно лишь одним способом…

Я крался по полю, короткими перебежками перемещаясь от одного сгоревшего танка к другому. За броней одной развороченной советской машины мне послышался стон. Прости, солдат, но сейчас я ничем не могу тебе помочь. Я очень надеюсь, что ты найдешь в себе силы выбраться из разбитого танка и добраться до своих. А у меня сейчас другая миссия. Нутром чувствую – важная.

Очень важная…

Сталкерская чуйка аж звенела во мне, когда я наконец добрался до полуразрушенного кирпичного здания и прижался к шершавой стене. Невдалеке слышалась немецкая речь, потрескивал костер, звенели ложки об котелки. Фрицы обедали. Это в плюс. Когда человек ест, он думает о своем брюхе, а не о войне, и это мне очень на руку.

Отдышавшись, я критически осмотрел свою одежду. М-да, видок еще тот. Немцы народ аккуратный, к своему внешнему виду весьма требовательный. А я после боя и путешествия среди грязных останков военной техники походил на офицера, который неделю был в жестоком запое, между приемами значительных доз шнапса отлеживаясь в придорожных канавах.

Ладно…

Я ужом вполз в разрушенный дом и притаился. Хорошее место с темными углами, очень удобными для того, чтобы спрятаться в глубокой тени – или же использовать те углы по иной надобности.

В общем, я не ошибся.

Не прошло и десяти минут, как я услышал похрустывание кирпичной крошки под подошвами сапог. Какому-то фрицу после обеда приспичило отлить, а может, и отложить что-то посущественнее. И для этих манипуляций дом, разбитый бомбой, подходил как нельзя кстати.

Это было хорошо.

Нужду люди привыкли справлять там, где чувствуют себя в безопасности. Ибо в процессе отправления той самой потребности они слушают свой организм, а не то, что творится вокруг, – потому и укромные места выбирают, чтоб от души отдаться процессу. В Легионе нас первым делом учили: гадишь – не зевай, смотри по сторонам да оружие под рукой держи.

Фрицев же, расслабленных ненапряжными европейскими аншлюсами да аннексиями, таким тонкостям явно не учили. Насвистывая «Хорста Весселя», солдат, судя по звуку, прислонил винтовку к стене, расстегнул штаны, послышалось журчание. Нормальный такой звуковой фон, чтобы тихонько, стараясь не хрустнуть осколком кирпича, попавшим под подошву, подкрасться и встать сзади.

Я дождался, пока журчание потихоньку сошло не нет – на фига мне мокрые штаны? – после чего похлопал немца по плечу.

– Der scheiß, – добродушно ругнулся немец, видать, решив, что это кто-то из своих решил подшутить.

И обернулся.

Этого я и ждал, уже заранее замахнувшись. И когда в полумраке обозначилось светлое пятно, ударил со всей силы.

Мощный нож канадского типа не подвел. Я ладонью почувствовал, как он легко прошел через глаз, с легким хрустом проломил слезную кость и вошел в мозг. Но поскольку от таких ранений сразу умирают только в кино, я, орудуя ножом как рукоятью, с силой повернул голову немца, прижал ее затылком к стене и свободной рукой одновременно зажал рот убиваемому.