Михаил Ланцов - Помещик. Том 3. Ратник

Наконец он поднял руки и выкрикнул:

— Други! Други! Дайте слово!

Помещики замолчали.

— Вот вы слова благодарности говорите, а о главном забыли.

— О чем же? О чем? — заголосили они наперебой.

— О товариществе!

Пауза. Тишина. Очень странный поворот вопроса.

— Все, сделанное мною для вас — есть ни что иной, как мой товарищеский долг. И делал он ради моей жизни, моей чести, и моего душеспасения. Ибо плох тот товарищ, что не думает о товарищах своих, с которыми плечом к плечу заглядывает в лицо смерти.

Новая пауза.

Все молчали. И ждали продолжения, ибо не до конца понимали, о чем речь. Причем слушали не только поместные дворяне, но и случайные зеваки.

— Вы, верно, слышали от отцов и дедов ваших, в какой чести у всех была земля наша. Слышал и я. И о том, как в былые годы степь дрожала от одного имени воинства нашего. И о том, как пращуры наши брали Царьград, взымая с эллинов монету за наше миролюбие. О том, как сияла величием Русь, раскинувшись от Ливонии до Крыма, от булгар до Карпат, громя всех и каждого, кто в ее пределы вторгался и прирастая год от года землями новыми, тучными, славными…

Андрей произнес эти слова и хорошо заметил удивление на лицах практически всех. Только отец Афанасий, который тоже пришел посмотреть и послушал, никак не выражал своего отношения. Верно знал о той старине далекой. Пусть и по сильно искаженным да обрезанным пересказам.

— Но подло завелось на земле нашей. И проникло в сердца наши. Отчего человек наш думает лишь о том, чтобы при нем были хлебные стоги, скирды да конные табуны. Свой со своим не хочет разговаривать! Свой своего продает как продают бездушную тварь на торговом ряду! И что басурман поганый сосет из своих товарищей последние соки!

Старшины, что присутствовали, держась в стороне, побледнели от этих слов. Просто как полотно стали.

— Но и у последнего подлюки нашего, каков он ни есть, и у того, братцы есть крупица русского чувства. Даже если спит оно. Даже если бессовестной натурой его загнано в дальний угол, забитое, забытое и заплеванное. И проснется когда оно, то ударит он горемычный о полы руками. Схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою. Готовый в муках искупить позорное дело!..

Никто не решался перебить или вставить что. Каждый напряженно слушал. Андрей же продолжал, выдавая в том же духе небольшие фразы с паузами между ними. Достаточными для осмысления сказанного. Цепляя помещиков за живое. Задевая насущные проблемы, в которых они почти все увязли по уши. И указывая на тот замкнутый порочный круг, в который их загнали.

Он прошел по очень скользкой грани.

Можно даже сказать страшной грани. Которая отделяла общее эмоциональное потрясение этой толпы от стихийного взрыва и бунта. Он даже не заметил, как быстро и легко раскалил этот человеческий материал до красна. Вспыхнули глаза измученных трудностями жизни и службы воинов. Сжались их кулаки. Заскрежетали зубы.

В какой-то момент достаточно Андрею было достаточно просто указать на старшин, что, дескать, те во всем виноваты. И все. Смели бы. И ни на что не посмотрели бы. Даже воевода вряд ли сбежал. Просто не успел бы. Но Андрей вовремя сообразил и остановился. Вовремя сдержал себя, ибо его самого охватил какой-то кураж, какая-то страсть, видя такой горячий и живой отклик на свои, в общем-то простые слова, в сердцах этих людей.

Не изнуренные пропагандой и не имеющие к ней никакого иммунитета, эти люди XVI века впитывали его общие фразы, принимая их за чистую монету. Он, правда, старался не сильно приукрашивать. Но и этого хватило…

После чего он свернул всю свою речь к формуле мушкетеров: «один за всех и все за одного» и плавно спустил все на тормозах. И, поблагодарив помещиков за их верную службу царю, пошел в усадьбу дяди Марфы. Однако успел краем глаза заметить отца Афанасия, который стоял совсем рядом и пристально слушал… И лицо его было сложным-сложным…

— Что ты творишь?! — хрипло спросил Данила, бледный как поганка. Скорее даже зеленоватый. Он ведь тоже относился к старшинам. И он тоже имел безнадежных должников в фактически долговом рабстве.

— То, что должен был делать твой брат.

— Что же?

— Даю, а не отнимаю.

— Не понимаю.

— В этом один из фундаментальных смыслов христианства. Жертва.

Данила не понял.

И Андрею пришлось потратить какое-то время на то, чтобы объяснить свою позицию.

Добыть где-то богатство и власть не так-то и сложно. Случаи подворачиваются часто — главное их разглядеть и быть к ним готовым. Намного важнее это все удержать. И тут и всплывает глубинный смысл христианской жертвы. Ведь ее философская, концептуальная цель заключалась совсем не в том, что в иудаизме…

— Это у иудеев, — заметил Андрей, — десятина[2] ежегодно направлялась в храм на содержание его и проведение торжеств. Но мы — не иудеи. Мы христиане. А потому платить жертву в храм Соломона не должны. Да и разрушен он в незапамятные времена. Иисус Христос наш установил совсем другое значение жертвы. Жертвы как добровольной, а не обязательной помощи… — продолжал распинаться парень.

А потом перешел к развернутому объяснению на пальцах.

— Вот живешь ты в селе. У тебя есть корова. У всех есть корова. И вот у соседа она сдохла, а дети его малые остались без молока. Как в такой ситуации поступить? Можно продавать ему молоко, ухудшая и без того несладкое его положение. А можно помогать ему, давая молоко его детям бесплатно. Если, конечно, ты можешь себе это позволить. На первый взгляд это не разумно. Зачем делиться с окружающими своими благами просто так? Однако если действовать иначе. Если не помогать ближним, попавшим в беду. Если вытягивать из них все соки. Только рвать. Только хапать. Только жрать, как ненасытное чудище. То как поступят они, эти окружающие, когда ты сам ослабнешь, оступишься, столкнешься с трудностями? Подставят ли они тебе плечо? Поддержат ли? Помогут ли? Или сами же и добьют?

Пауза.

— Ты один — ничто, понимаешь? — подвел итог своей речи парень. — И чем больше ты отдаешь ближним своим, тем сам сильнее становишься. Ибо настоящая сила десятника — в его десятке. Сотника — в его сотне. Воеводы — в его полку. — произнес Андрей, специально не продолжая эту парадигму. Но всем, кто его внимательно слушал и так стало понятно, что царь силен державой своей. И Даниле со Спиридоном. И поместным дворянам, что стояле как на дворе усадьбы, так и возле нее продолжая слушать. Они ведь так быстро не разошлись. Не успели. И отцу Афанасию, что стоял в пяти шагах от парня у створки ворот, впившись в него взглядом…

[1] Больше 1,5 тысяч рублей. Много это или мало? Снаряжение обычного поместного воина, состоящее из двух меринов, кольчуги, легкого шлема, сабли, щита и лука стоило около 50 рублей. И Андрей, волей-неволей все равно демонстрировал свое богатство, хоть и не такое впечатляющее, как получилось бы при вооружении своих людей хорошим огнестрельным оружием.