Михаил Ланцов - Помещик. Том 3. Ратник

— Это всего лишь интересы Польши и Литвы, — вновь перебил его генеральный настоятель ордена Сладчайшего Иисуса Христа. — Интересы христианства несравненно выше…

Игнатий де Лойола был человеком очень честолюбивым и деятельным. По юности он зачитывался рыцарскими романа и вполне успешно строил военную карьеру, прослыв успешным бабником и бретером. После же тяжелого ранения, едва не лишившего его ноги, он с тем же рвением взялся за карьеру духовную, ибо всегда чувствовал какое-то свое особое предназначение и миссию.

В духовной карьере он акцентировался на обновлении и реформировании церкви с одной стороны, и борьбе с протестантизмом — с другой. И немало в этом преуспел, особенно в борьбе с протестантизмом. Сейчас же он увидел интересный прецедент для возобновления дел по прекращения схизмы. Не совсем его профиль, но как заметил дьявол в известном фильме «определенно, тщеславие — мой самый любимый из грехов». Поэтому, попрощавшись с отцом Домиником, Игнатий позвал секретаря и начал диктовать ему письма. Много писем. Такой момент упускать было нельзя…

***

В Москве тем временем местное духовенство тоже обсуждало этот вопрос. Только в своем ключе.

Митрополит пригласил себе практически всех наиболее уважаемых епископов, дабы обсудить проблему слухов о воскрешение Всеслава. Здесь даже парочка греков с Афона присутствовала из числа тех, что обеспечивали дипломатическое сношение между Москвой и Патриархатом. На первый взгляд малозначительный фактор, какие-то слухи. Но на удивление они понравились толпе и жители Москвы, да и некоторых иных городов, уже твердо были убеждены в правдивости этих ничем не подтвержденных слов.

— Братья, — устало произнес Макарий, — нужно уже что-то решать с этой напастью.

— А может быть просто оставить все как есть? — спросил архиепископ Новгородский.

— Я слышал проповеди этих нестяжателей, как они себя называют, — с нескрываемым отвращением произнес ученик Иосифа Волоцкого. — И вам бы их послушать тоже стоило. Это очень опасные проповеди.

— Чем же?

— Сильвестр в своем обращении к толпе вчера на торге заявил, будто бы Всеслав… хм… Андрей совершил настоящее чудо, убедив старшин тульских простить должникам своим. Как и заповедовал Иисус наш Христос. Он назвал это истинно христианским духовным подвигом.

— И что? Доброе дело. Но нас то оно как касается?

— Так Сильвестр, песий сын, заявил, что даже воевода пожертвовал на пострадавший от набега полк. А церковь Святая — нет. Не полушки не дала. Хуже того, эта сволочь рассказал, приукрасив, как мы ограбили Всеслава. Он все припомнил. И самоуправство Афанасия, который сэкономил на конях и сбруе, положив дюжину рублей в карман. И мое упрямство в вопросах лампы. И отказ заплатить за науку о печах. И то, что церковь в Туле выбивает из купцов долю себе. Из тех купцов, что благотворительностью занимаются, вскладчину укрепляя полк. И он, пес смердячий, лает о том, будто личное вмешательство честного и богобоязненного царя нашего спасло Всеслава от окончательного разорения.

— Андрея, — поправил митрополита архиепископ Новгорода.

— Да, Андрея. Он нас кличет фарисеями. И людям это по душе.

— Надо бы этого говоруна на строгое послушание определить.

— Если бы это было так просто…

— И много таких?

— Только в Москве больше десятка проповедников объявилось. Что будет дальше? Ума не приложу. Но как Государь наш покинул Москву, все пошло в разнос. И когда он вернется, то спросит с меня.

— И что же нам с этим Всеславом решать? Признать, что этот пацаненок из Тулы есть воскресший князь из Роговолдовых внуков? Это ли не безумие?

Митрополит устало потер лицо, после чего произнес:

— Если мы его признаем, то ничего не выиграем. Одни беды. Тут и ересь Оригена. И вопросы к нам со стороны царя с боярами. Однако непризнание — путь в еще более глубокую бездну. Народ-то его уже признал. И проповедники-нестяжатели этим активно пользуются, возжигая толпу.

— Мы можем их заткнуть? Силой.

— Увы, — развел руками митрополит. — Их прикрывают вооруженные люди. Кто именно — не ясно. Но моим огненникам недурно намяли бока, когда они попытались Сильвестра заткнуть. Потом еще толпа добавила. Едва ноги унесли.

— А дома взять?

— Их и дома защищают. Но даже если кого-то взять, то остальные узнают и возбудят толпу. И вы не хуже меня понимаете, что получится. Иметь дело с разъяренной толпой лично у меня нет никакого желания.

— Может быть Андрея убить?

— Это только все ухудшит. Он превратится в мученика и развяжет руки нестяжателей, которые раздуют из него настоящего святого защитника земли русской.

— Давайте обратимся к Патриарху? — предложил один из греков с Афона. — Опишем всю сложность ситуации и попросим его совета.

— И как скоро он ответит? — грустно спросил митрополит. — Сильвестр и его пособники очень удачно выбрали момент для нападок. Царь в походе, где ожидает нашествия татар. Войско в походе. Частью ушло в Казань, частью в Хаджи-Тархан, частью под Коломну. Все при деле. Все борются с татарами. На их фоне и на фоне поступков этого Андрея мы действительно выглядим крайне недостойно.

— Может быть нам тоже что-то пожертвовать?

— Не думаю, что это поможет. Сильвестр провоцирует нас на покаяние. Чтобы отреклись от учения Иосифа Волоцкого.

— Так может пойти с ним на переговоры? — спросил архиепископ Новгородский. — А слухи про Всеслава просто продолжить игнорировать.

— Если бы так можно было поступить. Все зашло слишком далеко.

— А что Андрей?

— Он словно с цепи сорвался. Отец Афанасий по утру прислал курьера. Андрей снова учудил. И, несмотря на то, что всякие слухи отрицает, всеми своими поступками их подтверждает. Раз за разом. Хорошо еще в Москве пока не известно про освобождение крупного полона. Но это вопрос дня, может двух. Вполне возможно, что уже сейчас это стало известно. Что только подогреет страсти в толпе.

— Зачем он это делает?

— Я не знаю, — покачал головой митрополит. — Я не могу его понять. Он… мыслит как-то совсем иначе. Его словно слепили из другого текста. Отец Афанасий подозревает Андрея в двоеверии. Из него прямо прет поганое язычество. При этом на словах он ревнивый христианин. И даже хризму на щитах носит.

— Хризму? — переспросили хором удивленные представители Афона.

— И даже знает где, кто, когда и в каких условиях ее нанес на щит впервые. Иными словами — он чудит дай Боже. И каждый его шаг только работает на пользу этих нестяжателей…

— Нужно срочно что-то делать.

— Вот я и говорю — нужно. Только что? — задал риторический вопрос митрополит.

1554 год, 31 июля, где-то южнее Тулы