Борис Батыршин - Игра на чужом поле

Я кивнул, чувствуя себя полнейшим идиотом, и принялся запихивать кинжал за пояс.

– Вот и хорошо. Вашу подругу похитили, скорее всего, Крысоловы. Погром, налёт – это их почерк. Оставайтесь здесь и постарайтесь прийти в себя. Выпейте пульке, что ли, поспите, в вашем состоянии это не помешает. А я тем временем наведу кое-какие справки.

– Пульке… – тупо повторил я. – А может, сообщить о похищении Стражам?

Он отрицательно качнул головой.

– Не стоит. История нехорошо попахивает. Обычно Крысоловы ограничиваются набегами на уровни, населённые нижними ступенями – там меньше патрулей, да и уйти в Затерянные Лабиринты не в пример легче. Есть у меня подозрение, что кто-то помог им, навёл именно на вас, и этот «кто-то» вполне может быть связан со Стражами. Так что, отдохните, соберитесь с мыслями, и встретимся в Звёздном Зале. Там можно поговорить без помех.

Я кивнул. А что мне ещё оставалось?

– Значит, договорились. И вот ещё что… – он окинул взглядом царящий в комнате погром. – Вы хоть приберитесь тут пока. Неровен час, зайдёт кто-нибудь – что подумает?

Начало марта тысяча девятьсот восьмидесятого года запомнилось небывалыми снегопадами не только в центре России. Арктический циклон, оставив в покое Московскую, Тульскую и Белгородскую области, миновал восточные Балканы, Турцию и раскручивал свою спираль над Средиземноморьем. Правда, к тому времени его облака, тёмно-свинцовые, почти чёрные, успели изрядно подрастрясти снежную начинку – но Израилю, который циклон лишь зацепил южным крылом, хватило и того. Гора Хермо́н укуталась полуметровым белым покрывалом; снег выпал на Голанских высотах и в Верхней Галилее, а ночью накрыл холмы Иудеи, Сам́рию и Иерусалим.

К удивлению горожан – евреев, арабов, армян или коптов – снег с утра не растаял, а остался лежать тонким пушистым слоем на древней жёлтой кладке, на черепичных крышах Армянского, Мусульманского и Еврейского кварталов, на надгробиях Масличной горы и тротуарах улицы Яффо, самой длинной в городе. Стоящие на асфальте стулья и столики кафе на углу улицы Махне́ Иеху́да тоже припорошило белым. И парочка, выбравшая заведение для раннего свидания, предпочла устроиться внутри и любоваться отголосками русской зимы, навестившей Святой Город, через высоченные стёкла.

Собеседники были весьма примечательны. Юная, не старше семнадцати, очень красивая девушка – услыхав её речь, любой израильтянин безошибочно опознал бы репатриантку из СССР. Компанию ей составил парень лет двадцати пяти подвижный, чернявый, с блестящими, как маслины, чёрными глазами навыкат. На иврите он говорил превосходно, и только лёгкий акцент выдавал в нём приезжего – скорее всего, с Балкан.

Впрочем, говорили эти двое, в основном, по-английски.

– Ну и что мне делать дальше? – спросила девушка.

– Это зависит от многих моментов. – черноглазый отхлебнул кофе из крошечной чашечки. – Например: как ваши родители отреагировали на столь раннее возвращение из Штатов?

– А вы как думаете? – усмехнулась собеседница. Она, в отличие от спутника, заказала апельсиновый сок со льдом. – Разозлились, разумеется! Зильберштейны не стали скрывать, что я сбежала, сразу написали родителям. На редкость нудная семейка …

Милада ничуть не кривила душой. Семья выходцев с Умани, принимавшая её в Нью-Йорке по программе школьного обмена, отреагировала на её внезапный отъезд весьма болезненно. Девушка позвонила им из столицы Боливии, после чего категорически потребовала от сопровождающего переправить её домой, в Израиль – о возвращении в гостеприимное гнёздышко бруклинских хасидов она даже слышать не хотела. И теперь отец с матерью изо дня в день пилили её, сетуя на упущенный шанс получить американское образование и вытекающие из этого ослепительные перспективы, обвиняли в чёрствости, бездушии и безответственности. Сложностей в отношениях добавляло и то, что семья так и не решилась перебраться в Ашкело́н. Отец устроился монтёром-ремонтником в квартал, населённый палестинцами, что лишило его остатков иллюзий. Мать же по-прежнему дожидалась вакансии санитарки и днями напролёт сплетничала с сестрой, перемывая косточки соседям-репатриантам и хасидам из близлежащего квартала. Обстановка в доме в итоге создавалась… непростая.

Милада уже успела к этому привыкнуть и почти не реагировала на упрёки – тем более, что насчёт перспектив у неё имелось собственное мнение.

Каковое сейчас и обсуждалось с чернявым европейцем.

Парень допил кофе, подозвал официанта и попросил повторить заказ. Дождался, когда тот уйдёт, и продолжил.

– Нашим друзьям, разумеется, хотелось бы видеть тебя дома – там для твоих талантов есть применение.

– Детекторы? Готовите новых операторов?

– Именно. Но это может подождать. Мы сейчас разрабатываем интересный проект в сотрудничестве с одной весьма серьёзной службой вашей страны. И если ты согласишься – тебе найдётся там занятие. О, нет, ничего нелегального! – он поднял ладони в успокаивающем жесте. – Они прекрасно знают, с кем имеют дело. Конечно, некоторая конспирация понадобится …

– Что от меня потребуется?

– Скоро тебе перезвонят и назначат встречу. Пароль… – он написал несколько слов на салфетке. – Вот, запомни…

Она взяла бумажку, несколько раз прочла про себя. Парень терпеливо ждал. Потом взял салфетку, мелко порвал и, скатав обрывки в шарик, засунул в нагрудный карман.

– Встретитесь, поговорите, и тебе объяснят, что предстоит делать. Не понравится – можешь отказаться, никаких последствий не будет.

– Не будет, говорите? А если меня спросят…

– Смело рассказывай всё. В смысле – вообще всё, что знаешь. И про Пришельцев, и про поездку в Аргентину, и про «спецотдел». Они в курсе.

Девушка удивлённо покачала головой.

– Не ожидала, признаться… Тогда ещё вопрос: как там ребята? Женя и…

– Без имён, пожалуйста. С ними всё хорошо. Они просили передать вот это.

И протянул собеседнице конверт.

– Сейчас не открывай, прочтёшь дома. И ещё: у тебя в школе какой язык помимо иврита?

– Английский, как у всех. Ещё потихоньку учу испанский – взялась после возвращения.

– Мой тебе совет – займись французским. Не исключено, что скоро это тебе пригодится.

На экране лениво расползались зеленоватые кляксы, вспыхивающие кое-где острыми световыми точками. Милада повернула рукоять настройки – кляксы стали бледнее, а точки, наоборот, прибавили яркости и выросли в размерах.

Она сосредоточилась, вслушиваясь в собственные ощущения – словно между её мозгом и точками на экране были натянуты некие струны, а внутренний слух позволял улавливать малейшие их колебания. Пальцы при этом едва заметно трогали ручки координатной развёртки.