Андрей Булычев - Эстляндия [СИ litres]

– Коли совсем припекать начнёт, так завсегда в лес отойти смогу, – проскрипел дядька Аким. – А без личного пригляда усадьбу лиходеи махом спалят. Не волнуйтесь, ступайте себе с Богом, глядишь, и пронесёт беду мимо.

– Вот, Мартушка, именно на этом озере-море и играл на гуслях Садко морскому царю, который объявил, что утешен он игрой гусляра и хочет его за то наградить, – рассказывал жене Сотник, когда караван вошёл на просторы Ильменя. – Летом тут очень красиво, лишь бы только волнения не было, ну а сейчас так ведь везде неприветливо.

Марта потеплее укутывала сопящего во сне сына. Сырой ветерок на огромном озере пронизывал всех насквозь.

– Какие же у вас тут просторы, – ответила мужу герцогиня. – Теперь я понимаю, почему у русских людей такая широкая душа. – Вам попросту нельзя быть другими, ощущая ежесекундно себя в таком вот громадье.

– Хм, ну-у, что-то такое в этом действительно, пожалуй, есть. – Кивнул задумчиво Сотник. – Вы уж тут тоже аккуратнее, чтобы вас не просквозило. Больше вон в каютке сидите с малышом. Седмицы три, а то и все четыре нам ещё придётся вверх по течению идти. Умаемся все.

– Не волнуйся, милый. – Улыбнулась Марта. – Это гораздо лучше, чем сидеть взаперти. Ты ещё не забыл, что у тебя жена и сын из потомков викингов, бороздящих морские просторы? Так что считай, что мы сейчас в своей стихии в отличие от тебя, – и она лукаво улыбнулась Андрею.

– Но-но, – усмехнулся Сотник. – У моего ганзейского Любека одних только торговых судов за полсотни штук будет. А русские ушкуйники – так те вообще уже два раза сносили напрочь эти ваши разбойничьи столицы в Балтийских шхерах. Ещё и главные ворота притом из них к себе добычей забирали. Так сказать, на добрую и долгую память. Потому давайте уж не будем славой мериться, герцогиня! – и они, словно дети, весело рассмеялись.

– Андрюш, а ты заметил, как возле Эммочки два твоих дружинных воя увиваются? Фрол рыжий и еще какой-то там воин, вроде из пластунов, – спросила Марта, глядя, как возле её служанки и спасительницы, стоящей в отдалении, у противоположного борта ладьи, разыгрывается очередная сценка.

– Совсем утомили девицу мои пострелы, да? – спросил, нахмурившись, Сотник. – Разогнать их, что ли, по разным ладьям?

– Да нет, не надо, милый, пусть уж они сами там разберутся, не встревай. – Улыбнулась ему в ответ Марта.

Действительно, молодая и пригожая шведка приглянулась сразу двум орлам Андреевцам. Рыжий Фрол из судовой рати наперегонки с пластуном Лютнем сражались теперь за внимание и сердце юной девицы. Вот и сейчас на удивление галантный и вежественный Лютень поднёс Эмме меховую накидку. «Ибо холодно как-то нонче особо, прямо вот зябко на палубе под этой сыростью-то стоять». Девушка мило улыбнулась и приняла подарок от ухажера.

И тут как тут рядом сразу же оказался Фрол.

– Эммочка, пожалуйте рукавички, специально для вас самолично я их пошил. – Сержант-ладейщик протянул ей мягкие, мехом внутрь, непромокаемые рукавицы. Девушка надела их и посмотрела с благодарностью на обоих русских воинов.

– Спасибэ вам. Я благодарить, – покраснев, с сильным акцентом произнесла она. А два бойца, уже нахохлившись, словно драчливые петухи, прищурившись, смотрели друг на друга.

– Отойдём? – Покрутив шею, словно на разминке, кивнул в сторону носовой части судна Фрол.

– А пошли! – Кивнул ему в ответ Лютень и решительно шагнул мимо мачты.

– Ну, начинается! – проворчал Сотник, осерчав. Но ничего сделать он не успел. Совершенно незаметно для всех зрителей, да и самих участников всего этого действия, откуда-то сбоку выскочил вдруг командир ладейных Боян Феррапонтович. Раздалось два глухих шлепка затрещин, и обоих «петухов» отшвырнуло к разным бортам.

– Всю дорогу у меня трюмы драить будете! – рявкнул зло подпоручик.

– Тебе потом до весны все ладьи ещё в поместье смолить, Фролка, а по тебе, Лютень, Варун Фотич уже сам будет решать, как быть, но думаю, что мало тоже не покажется, уж я-то его норов хорошо знаю! В походе ссору затеять решили, стервецы?! От безделья измаялись?!

Виновники торжества, похоже, только сейчас осознали все те риски, что принесла им эта глупая ссора, и они, резко развернувшись, попытались было прошмыгнуть к корме, чтобы там затеряться среди народа.

– Стоять! – кровожадно прорычал Боян. – А ну-ка, орёлики, скребки в зубы – и пошли скамьи да палубу драить! До вечера всё дерево желтизной не будет блестеть – так я вас точно тогда в трюм отправлю мириться. Вы у меня за это плаванье все трюмы теперича отскребёте! И не зыркай там, пластун, своими зенками! Я на время плаванья тут хозяин! А не нравится – так иди вон к комбригу пожалуйся. Поглядим тады, что с тобой тогда будет!

– Не, не, дядька Боян, извиняй, я это, я же за скребком пошёл, – пригнув голову, пробормотал Лютень и поплёлся за инструментом.

– Ну почему мне всегда правой-то достаётся? – пробурчал рыжий Фрол, потирая горящее огнём ухо и догоняя соперника.

– Вот ведь что, Андрюша, любовь делает! – проворчала Марта и укоризненно посмотрела на мужа. – А ты мне даже рукавички за всё плаванье не сшил. Эх ты-ы… – и величественно кивнув Эмме, герцогиня направилась к кормовой каюте.

– Да ё-моё! – пробормотал Сотник. – Эти трое здесь, значит, хороводятся, а я тут ещё и крайним остался! Весело, блин!

– Я всё слышу, Андрей! – раздался голос любимой. – А мальчиков так карать всё же жестоко. Понимаю, ну, день наказания им для порядка, но вот на всё плаванье – это уже слишком! Ты бы поговорил с дядей Бояном, а? Это же любовь, милый! – и Марта, нежно улыбнувшись, закрыла дверь каюты перед носом у мужа.

Дни тянулись за днями. На судах было очень тесно. Вместе с грузами и со сводной сотней в усадьбу уходило немало семей и близких воинов. На палубах и под натянутыми тентами часто слышался детский смех и женские голоса.

При подходе к южному берегу Ильмень-озера караван судов разделился. Большая его часть пошла в реку Полу, а пять ладей вошли в Ловать, чтобы доставить зерно в Торопецкое княжество и в Холмскую крепость. Дня через три после прохода через Ильмень Андрей пересел на замыкающую ладью. Именно в ней и шло всё семейство мастера-стеклодува из Богемии.

– Мартин Горст, господин барон, – поклонился, представляясь, стекольщик. – А это моя жена Ирма и наши дети.

Немолодая, аккуратно одетая женщина в тёмном пуховом платке поверх длинных светлых волос и в накинутой сверху платья из плотной шерстяной ткани меховой телогрейке присела в глубоком поклоне и подозвала пятерых своих отпрысков. Двое уже довольно взрослых парней-близнецов, с виду лет около четырнадцати, и три девчонки от пяти до десяти лет дружно повторили приветствие вслед за своими родителями.