Василий Панфилов - Дипломная работа [СИ]

– Да… – перекосился Хаим, как от лимона пополам с уксусом, – так-то посмотришь, вроде как вокруг свои да наши, а на деле всё сложней! С Европы всё больше не вдовы да сиротки приезжают, а либо представители серьёзных людей и общин, либо такая отморозь, шо хоть в почётные казаки принимай!

Выдохнув, он снова налил себе местного вина и подвинул греку бутылку.

– Так-то… – отпив чуть, продолжил иудей с усмешечкой, – наши-то, одесские, всё больше семейные, и как люди умные, чуть не в большинстве решили осесть в Дурбане. Так што… не в большинстве мы, совсем не. Если в мужчинах брать, то у европейцев перевес, и не самый слабый. Благо, у них единства нет, а так…

– … в Семэна Васильевича два раза уже стреляли, понимаешь? Даром што шериф всея Иудеи!

– Вот так-так… – откинулся Коста на спинку стула, – и ты молчал? И Семэн?

– Как-то стыдно было, – Хаим не поднимал глаза, – вроде как не справляемся.

– Боевые отряды? – деловито уточнил грек.

– Ну… так, – пожал плечами иудей, – если как бойцы, то не очень, а если как террористы, то каждый второй.

– А т ж Бога душу… – заругался Коста зло, выплёвывая слова и чернея лицом, – дебилы, блять! Вы! И не смотри так! Подумать не могли, шо те же Ротшильды могут иметь в Иудее свой козырный интерес?! И Фима, поц на премьерстве, расхорош! Шо мы, не помогли бы по старой памяти?! А то тухес какой-то, ей Богу! Делали войну однилюди, а их потом в сторонку отодвигать? Хуй там!

– В общем, так… – могучая рука грека легла на папку, – будет ли помощь лично тибе, я пока не знаю! Не вскидывайся! А вот этих, гиен европейских, мы точно укоротим!

Переведя взгляд на стоящие в углу простецкие ходики с кукушкой, Коста осёкся.

– Заболтался… – он встал, подхватывая со стола фуражку и отбирая у Хаима обгрызенную галету, – пока искал, пока то-сё… Егорка в Кнессете выступать будет – пошли, а то опоздаем!

– … неделю как прибыл Егор, – на ходу рассказывал Коста поспешая за старым другом по извилистым переходам, – ну сходу – дела, дела, дела… Говорит – разделается с самыми наипервейшими, и смоется далеко и надолго, в сине-море-окиян! И ругается стихами! Из Парижу сбёг, потому как забодали, а здесь он в два раза забоданней.

В Кнессете, рассчитанном на сто двадцать человек, толпилось как минимум двести и ещё немножечко. Депутаты, члены правительства разных рангов, авторитетные политики, представители общин, раввины, наиболее уважаемые дельцы, военные и репортёры, и разумеется – случайный люд.

Вся эта уважаемая публика беседовала, местами галдела, а местами и вовсе – норовила перейти на личности, вплоть до хватания за грудки.

Впрочем, она и обстановка – ни разу не парламентская, а так – сарайчик больших размеров. Сараище.

Только что окна большие, через которые заглядывают любопытные, да ряды кресел и невысокая сцена с президиумом и трибуной. Отделка самая простая – штукатурка с синькой, да развешены невпопад фотографии с примерами героизма времён прошедшей войны, и портреты государственных деятелей Иудеи, чтоб не путался народ. Пахнет штукатуркой, пылью, потом, табаком и алкоголем, едой и больными зубами, одеколоном и ваксой.

– Привоз! – гыкнул Хаим, ввинчиваясь в толпу безо всяко стеснения и чувствуя сибе так хорошо и по родному, как только можит чувствовать одесский жид в родной стихии! На ходу он здоровался, хлопал по спине приятелей, огрызался на враждебные выкрики и уверенно шёл к своей цели – местам в первых рядах.

– Самый цимес, – довольно констатировал Хаим, пристраивая костлявый зад на подлокотнике чужого кресла, – не только хорошо видно, но можно и подискутировать с выступающим, не надсаживая горло.

– Шо ви сибе позволяете! – взвился придавленный задом, интеллигентного сложения человек.

– Ша! – Хаим даже не повернулся, – Я тут вообще-то имею право находиться, а вот за тибе ещё надо посмотреть! Твоей личности в списках што-то не припоминаю!

– Я…

– Головка от патефона, – равнодушно осадил соплеменника Хаим, – а если вдруг шо, то окошко – вон оно, а лететь низенько!

– Ну хоть ви скажите вашему другу, – не унимался придавленный, неуклюже поправляя перекособочившиеся очки, – Ви же из Кантонов, да?

Он говорил как человек, родившийся и выросший в напрочь жидовском местечке, с таким жутким акцентом, что Коста понимал его через раз, хотя казалось бы!

– Из Кантонов? – не унимался очкарик, – Так? У вас, говорят, нет таких безобразий, а…

– Есть, – вздохнул Коста, – вплоть до мордобоя…

Грек машинально потёр кулак, потому как причиной, следствием и главным героем последнего был он сам, и вышло немножечко неудобно, потому как не того…

… и не тех.

Придавленный замолк, а на сцену один за другим начали подниматься выступающие. Повестки самые разные – от международного положения, до вопросов иудаизма и починки изгороди, которую проломили люди шерифа в погоне за нехорошим кем-то.

Председательствующий спикер, перерывая шум, сломал два деревянных молотка и…

… это вызвало ещё одну повестку, о замене штатного плотника Кнессета, ибо ну халтура же! Плотник, сидевший в зале, не постеснялся встать и предложил заменить спикера, ибо болван!

Свои сторонники, к вящему удовольствию Косты, нашлись у каждого, и минут десять было потрачено на интересную и увлекательную ругань – с идиомами, гиперболами и аллюзиями.

Потом был короткий националистический спор, должен ли говорить Панкратов на идише или пусть его на русском? Предмет спора сидел на столе, и болтая ногой в побитом жизнью ботинке, по-дружески общался с президиумом, грызя какой-то сочный фрукт и нимало не беспокоясь обсуждением.

Националисту напомнили, что Егор, он же Шломо, может хоть на иврите не хуже ребе, а вот насчёт личной образованности его, националиста, ещё большой вопрос! Спор закрыл один из авторитетных раввинов, указав на наличие делегатов из Кантонов, и потому говорить присудили на русском.

Панкратов разродился цветистым приветствием на иврите и перешёл-таки на русский. Для начала он объявил о закладке университета в Кантонах…

… после чего перескочил на вопрос признания Иудеей светского брака, и ряда столь же специфических вопросов. Столь недвусмысленное послание игнорировать было нельзя, и…

– Процентная норма какая?! – послышался пронзительный фальцет, и на кресло вскочил с ногами прыщавый юнец, уставившийся на оратора, как на Мошиаха.

– Ноль! – отрезал Егор, – Учащийся берёт кредит непосредственно у университета, а каковы его религиозные убеждения и гендерная принадлежность, роли не играет!

… Иудея сделала решительный шаг на пути становления светским государством.

– Вопрос кафров… – начал докладчик, и в зале разом поднялся шум. Спикер застучал молотком, призывая Фольксраад Русских Кантонов к тишине. Сломав молоток, он застучал по столешнице ладонью, которая, судя по звуку, твёрже иной деревяхи!