Иосиф ибн Забара - Книга увеселений

В гареме поселился переодетый в женскую одежду мужчина. Это – обезьяна из сна. Блудодей совокупляется с неверными царю женщинами – обезьяна прыгала по головам жен и наложниц. Обитательницы гарема охотно развратничают с ним – во сне они не прятались от обезьяны.

Ни в одном языке не найти слов, чтобы вполне передать мощь и праведность гнева царского. Монарх обыскал гарем и обнаружил юношу. Блеск красоты его затмевал свет солнца и луны, сверканье золота и серебра. Собственноручно, упиваясь местью, на глазах жен и наложниц, царь изрубил в мелкие куски молодое тело и кровью вымазал физиономии распутниц. Затем расправа настигла любодеек. Ни одну из преступных сладострастниц не обошел клинок дамасской стали.

Истребив разврат в стенах дворца, царь вспомнил о той, что спасла трон и корону от бесчестья. Какою милостью воздать за бесценное благодеяние? Наградой за доброе дело служит свершение его. Но довольно ли этой награды? Царь взял в жены юную крестьянскую дочь. Отныне и навеки она станет его судьбой и единственной любовью. Поклялся он супруге дорогой не прикасаться к женщине другой.

– Ты прав, Эйнан, весьма поучительная повесть, – сказал Забара.

– Еще бы! Проницательный ум заслуживает высочайшей награды, – поддержал Эйнан.

– Пожалуй…

– Вот я и вытянул тебя из дома – добыть достойное признание твоим заслугам.

– Как важно занять язык и голову во время долгого пути! – свернул на другое Забара.

– Кажется, я трудился не зря!

– Мой друг горазд рассказ вести, чтоб нас от скуки увезти.

4. В обед аскет, а ужин нужен

Два пилигрима, Иосиф ибн Забара и друг его Эйнан, бродят по белу свету, оседлавши каждый своего осла, и коротают время в дороге, рассказывая друг другу басни да байки, были да небылицы.

Как-то в конце долгого дня пути добрались наши странники до некой деревни, на вид весьма бедной и мрачной. Смеркается, стало быть, не миновать ночлега в неприветном месте. Хозяин заезжего двора бойко уведомил путников, что ни ужина, ни постели им не видать, как своих ушей, а местечко под крышей для них сыщется.

Забара и Эйнан расположились под навесом, отгородившим их от тьмы небесной и света звезд далеких. Голод и жажда напомнили обоим, что пришло время отдать дань вечерней трапезе, и безотлагательно.

Забара развязал дорожный мешок, и горестный вздох вырвался из страждущих уст: нет еды, разве что немного вина в бурдюке. И Эйнан заглянул в свою тощую котомку и совершенно опустошил ее, вынув краюху сухого хлеба, которой предстояло насытить двоих.

Иосиф принялся горячо жаловаться на злую судьбу и муки телесные. С утра без пищи и воды, день без обеда в надежде на добрый ужин, и голодная ночь впереди! Взглянувши на эйнанову хлебную корку, заметил многозначительно, что, делясь последним куском, люди становятся настоящими друзьями. Эйнан же, не менее страждущий, не подхватил слезный тон, ибо дух прекословия вселился в него.

– После долгого пути, дружище Иосиф, не годится терзать брюхо тяжелой пищей. Не впрок пойдут мясо да овощи, сыры да фрукты, – провозгласил Эйнан.

– Прежде ты не казался аскетом, – возразил Забара.

– Разве не говаривал царь Соломон, что хороша корка хлеба и с нею мир и покой?

– Боюсь, Эйнан, ты выхолащиваешь мысль мудреца.

– Хоть бы и так. А все же сухарь вреда не нанесет.

– От бога покой и мир, а не от корки сухой! Так утверждал один раввин.

– Раввин твой невежда в науке насыщения души и тела!

– Чтоб черствый хлеб смочить, вода нужна, душа горит от жажды, – сказал Забара, обнаруживая признаки примирения с обстоятельствами.

– Взаправду ли ты пищи алчешь, Иосиф? Истинно голодный коровьими лепешками не побрезгует, а уж хлебу и подавно рад, зато сытый желудок и разносолы отвергает, – подтрунил Эйнан.

– Пузо старого добра не помнит, однако, по твоему слову поступлю, с радостью стану черствый хлеб вкушать, голод – лучшая к еде приправа, – смиренно промолвил Забара и подумал про себя: “На сей раз удовлетворюсь его крохами, но впредь буду сам о своем пропитании радеть!”

– Вот, у меня немного вина в бурдюке, давай подкрепимся, – предложил Иосиф.

– Вино? Да разве ты не порицал винопитие? – с осуждением спросил Эйнан.

– Не лови меня на слове! Как без вина члены усталые согреть?

– Неужто не знаешь, что четвероногая животина ходом своим наездника согревает? Тепло не от вина, но от движенья происходит! В начале времен великий круг созвездий, мчась по небесной тверди, породил огонь первичный. Круг сей есть пращур всех основ, творений, тайн, чудес. Совместны ли великость мирозданья и жажда твоя, ибн Забара? – закончил Эйнан вдохновленную голодом тираду.

– Суесловие не насыщает. Слышишь ли рев? Это наши скотинушки свою ослиную долю требуют.

– Здесь корм негодный. Потерпят серые до утра.

– Не осел едет, а овес. Помнишь ли, спрашивал меня, кто кого повезет? Боюсь, завтра друг друга сменять будем.

Тут Забаре пришли на ум шутейные стихи, и он прочел их громко и бодро, укрепляя дух свой и Эйнана.

Терпелив и вынослив аскет,

Сыт надеждой в нелегком пути.

Он на ужин отложит обед,

Хоть с утра закусил не ахти.

Вот уж звезды родились в ночи,

Да пустует заплечный мешок.

Издержались в дороге харчи,

Слышен ропот мятежных кишок.

И ревет с голодухи осел:

Без овса в этом мире содом.

На себя только может быть зол

Тот осел, что покинул свой дом.

Эйнан похвалил друга, сказав, что стихи должны быть либо полезными, либо приятными, а Забара достиг обоих совершенств. Путники улеглись спать под навесом без одеял и тюфяков, как и обещал хозяин заезжего двора. Эйнан пробудился до рассвета, растолкал спящего Забару и давай торопить его, мол, поехали прочь с поганого этого места. Тут Забара решил, что настал его черед упрямиться.

– Не двинусь никуда, пока солнце не взойдет! – решительно заявил Иосиф.

– Боишься с пути сбиться?

– Не то! Мудрецы говорят, что человек входит в мир и уходит из него, и в этом есть благо. И господь сотворил свет и назвал его благом, вот…

– А к нам и ослам нашим это какое отношение имеет? – нетерпеливо перебил Эйнан.

– Вот я и говорю, что пуститься в путь – это в мир войти, а если до рассвета не потерпеть, то и не видать нам блага!

– Боюсь, Иосиф, ты выхолащиваешь мысли мудрецов. Слова твои справедливы, если дорога полна опасностей, а нам ничего не грозит, ибо люди вокруг безусловно честны и бесконечно добры, – возразил Эйнан.

Покуда спорили пилигримы, занялась заря. Забара вышел во двор и увидал двух добропорядочных ослов. Благонамеренные их морды выражали готовность продолжать службу, словно накануне они вдоволь наелись овса в хлеву, а не голодали под луной. Забара воздел руки к небу и возблагодарил господа, помогающего рабу своему и животине его: “Добродей и спаситель извека и скотины, и человека!”