Мария Мартенс - В прошедшем времени

Я сел на кровать рядом с ней и начал что-то говорить, не поднимая на нее глаз. Я говорил про лекарства, что теперь они изобретены, и ей нечего бояться. Что я буду приходить к ней каждый день и в случае ухудшения немедленно приму меры. Что она обязательно поправится, и я даже в этом не сомневаюсь, иного исхода я просто не допущу. И, наверное, что-то еще…

А потом я поднял глаза и посмотрел на нее. И вот этого мне не стоило делать. Потому что я вдруг увидел, что она поверила мне. Хуже того, она поверила в меня, да так, что я сам в себя поверил. Я словно провалился в ее темные, затягивающие глаза, и меня до краев наполнило какой-то невероятной пьянящей силой.

Я пообещал прислать Кузьмича с лекарствами и вышел. Меня трясло, а за спиной словно выросли крылья, и я шел с идиотской улыбкой на лице и думал, что вот ведь, оказывается, как это – когда в тебя верит женщина.

Эйфория прошла к вечеру. Я все пытался напомнить себе, что радоваться пока нечему, что успех мне еще только предстоит, а пока – работать и работать, и вообще неизвестно, как все пойдет. Но окончательно душевное буйство улеглось, когда я, вернувшись домой, засел за книги. От предшественника мне достался «Терапевтический справочник» ‒ розовый новехонький двухтомник, изданный в 1951 году, в который коллектив авторов каким-то образом умудрился впихнуть всю тогдашнюю медицину. Я стал читать о пневмониях, и страх, о котором я в своем любовно-героическом угаре почти забыл, постепенно выполз наружу.

У меня ничего не было. Если исходить из того, что это была пневмония (допустим, что очаговая, хотя сказать наверняка без рентгена я не мог), справочник предлагал назначение шести граммов сульфидина в сутки, отхаркивающих, банки и в тяжелых случаях – диатермо- и рентгенотерапию.

Меня же учили иначе. В мое время рентгенотерапия при пневмонии уже давно не применялась. Лечили сильным антибиотиком, а когда и двумя, отхаркивающими (их перечень, кстати, не слишком изменился с пятидесятых годов), жаропонижающими и физиопроцедурами.

У меня были все основания полагать, что мои знания о пневмониях более адекватны. Однако физкабинета у меня не было, в качестве альтернативы, теоретически, я мог использовать банки, хотя и не слишком в них верил, а в качестве антибиотика был только сульфидин, ‒ строго говоря, даже и не антибиотик, а синтетический препарат с антибактериальным действием.

Что это за штука? Как она работает? Когда ждать эффекта? На какой день, при отсутствии улучшения, я должен буду сменить его на пенициллин, который полагался в случае септического течения? Смогу ли заказать пенициллин в ЦРБ, и как быстро его привезут? Что делать в случае анафилактической реакции? Как я узнаю о сепсисе без лаборатории? Об этом в справочнике ничего не было.

Однако очаговая пневмония чаще всего осложняла, если верить справочнику, другие заболевания. Оля же пришла даже не с пустяковым ОРЗ, а с его продромой. Я мало видел пневмоний и ни одну не вел от начала и до конца, поэтому не мог сказать, тяжелое это было течение или средней тяжести. Я не видел, как все началось, меня позвали лишь на второй день.

Если это не очаговая, а какая-то другая пневмония? Я прочел о крупозной, и меня прошиб пот. «Внезапное начало, потрясающие ознобы… Диагностическое значение имеет определение типа пневмококка…». Мне негде его определить. Снова сульфидин, теперь его уже 11−12 граммов, но только первые сутки, потом снизить дозу до шести. Запивать боржоми (Господи, где я ее здесь возьму?) или содовой водой, чтобы снизить вероятность почечной колики (только ее мне не хватало, но-шпы нет, есть только папаверин), «лечение должно быть направлено на борьбу с аноксемией (вдыхание кислорода) и ацидозом (введение инсулина с глюкозой)».

Еще не легче! Инсулина у меня нет, глюкоза только в порошках в смеси с аскорбинкой, для приема внутрь. Да и в любом случае, меня учили, что глюкозу чаще всего назначают, когда не знают, чем лечить. Кислород придется вдыхать прямо из атмосферы – устройств для оксигенотерапии тоже нет. Ага, «через 36 часов при неэффективности сульфидина перейти на пенициллин» – ну хоть какая-то конкретика.

Честно говоря, пенициллином я никогда не работал. В мое время чаще применялся его облагороженный собрат – амоксициллин с клавулановой кислотой, и это был зверски сильный препарат, но здесь о нем еще не слыхали. Впрочем, я где-то читал, что у нелеченных антибиотиками людей эффективными бывают даже очень слабые лекарства. Оставалось надеяться на это, потому что иначе мне грозили осложнения – абсцесс легкого, гангрена, отек легких (их предлагалось лечить кровопусканием, введением гипертонического раствора кальция и опять же глюкозы), о которых я предусмотрительно прочел в статье ниже, и это отнюдь не добавило мне оптимизма.

Я понял, что нам с Олей придется рассчитывать на везенье, или Божью помощь – кому как больше нравится. Я сделаю все, что в моих силах, но у меня нет гарантии, что это поможет. Я никогда не работал в условиях такого скудного выбора лекарств. А если непереносимость? Или лекарственная устойчивость, ведь маловероятно – не значит невозможно? Или я ошибся в диагнозе? Я долго изводил себя разными «если». А потом дочитал до туберкулеза.

Я велел себе остановиться. С больными она, вроде, не контактировала. Питалась… Ну, как все здесь. Истощенной не была. Начало болезни острое и тяжелое. Все данные говорят за пневмонию. Блеск в глазах и румянец к делу не пришьешь. Физикально я выслушал локальное ослабление дыхания и настучал притупление перкуторного звука ‒ тоже локально. Рабочий диагноз – очаговая пневмония. Все. Больше я здесь ни до чего не додумаюсь. И этого хватит. Пора лечить.

Я вернулся в больницу, еще раз проинспектировал аптечные запасы − должно хватить. Я назначил шесть граммов сульфидина, по два полграммовых порошка шесть раз в сутки, отхаркивающий сбор, пирамидон (давно снятый с производства в мое время, но очень популярный здесь) для снижения температуры. Аспирина осталось совсем немного, и я боялся, что придет какой-нибудь «сердечник», а ему не хватит (правда, здесь аспирин при ишемической болезни еще не использовали). С банками решил повременить до снижения температуры, побоялся назначать на высокой лихорадке.

Кстати подвернувшийся мне Кузьмич тем же вечером отнес Ольге лекарства и мои инструкции. Лечение началось.

Следующее утро выдалось насыщенным событиями и впечатлениями. Так, впервые за мою недолгую врачебную практику я получил угрозу, что на меня будет написана жалоба. Ко мне явился мужик, работавший в колхозе трактористом. Роясь в моторе своего железного коня, он чем-то уколол палец, три дня мазал его какой-то вонючей дрянью (Кузьмич сказал, что похоже на креозот) и заворачивал в теплый компресс, но треклятый палец не желал проходить. Более того, он покраснел, распух и уже болел так, что тракторист не мог спать. Мужик явился с намерением покончить с этим на месте и долго уговаривал меня вскрыть палец и выдавить гной. Он бы и сам его вскрыл, да вот рука-то правая.