Евгений Шалашов - Новое назначение

— Аксенов? — поинтересовался курносый, поигрывая оружием.

— Допустим, — кивнул я. — А вы по какому поводу?

— Когда надо будет — узнаешь. Живо собирайся, сучара, — ткнул меня наганом в грудь красноармеец. — Дернешься, пристрелю, бля. Надевай шинелку, а не то прямо так пойдешь, в гимнастерке.

— Граждане, что здесь такое происходит? — попыталась вмешаться Галина, но ее вопрос наткнулся на хамство курносого:

— А ты заткнись, подстилка белогвардейская. Подожди, твоя очередь еще наступит! А станешь вякать, так и тебя шмальну, старая кочерыжка. — Повернувшись ко мне, парень рявкнул: — Мне тебя долго ждать-то, гнида?

Я с трудом поборол желание сравнять нос парня с его наглой мордой, но наган и две винтовки заставили меня покамест не дергаться и не спорить. К тому же, если честно, я был полностью обескуражен. В совершеннейшей растерянности я вдел руки в рукава шинели, нахлобучил шапку и пошел.

Кажется, нечто подобное у меня уже было. Дежавю, блин. Но в прошлый раз меня вели более вежливо, без демонстрации намерений. Сейчас же все по канонам старого фильма — впереди командир с наганом, а сзади в спину (мою, между прочим) упираются два штыка.

Идти по архангельским улицам с таким эскортом отчего-то стыдно. Наверное, потому что меня вели свои. Вот если бы белые, то нормально. Кажется, мелькнул кто-то знакомый. Нет, наверное, показалось.

Курносый время от времени озирался и приговаривал:

— Что, гнида белогвардейская, страшно? Ничо, щас мы тебя в расход пустим, недолго тебе боятся.

Я просто шел, ничего не отвечая, не пытаясь орать — мол, это какая-то несправедливость, задержали меня неправильно! А смысл? Если меня не расстреляют сразу, узнаю, зачем меня арестовали и за что. Теоретически, повод арестовать разведчика есть всегда. Например, меня можно смело арестовывать за то, что позволил уйти резиденту английской разведки. Еще повод: если предположить, что адреса и фамилии, данные паном Зуевым, при тщательной проверке оказались туфтой, и инкриминировать Аксенову, то есть мне, преступную небрежность, а при желании можно отыскать и сговор с врагом.

Самое забавное, что браунинг так и лежал в моем кармане, потому что ни командир, ни его бойцы не догадались меня обыскать. Они что, тупые? Или настолько наглые и самоуверенные, что не ожидают сопротивления? Странно. Стало быть, эти парни не из ЧК и не из военной разведки товарища Аралова. Коллеги меня бы точно обыскали. Скорее всего, здесь просто красноармейцы, которым поручено выполнить задержание. При желании могу положить на февральский снег всех троих, им ни штыки помогут, ни револьвер. Но положить-то я их положу, а что дальше? Уходить в леса, подаваться в белые партизаны? Так тут вам не Крым, не Кавказ, где организованное сопротивление продлится еще года два. В тайге или в тундре долго не партизанствуют, климат не тот, и поддержки местного населения не будет. Нет уж, пойдем до конца, куда поведут.

А если меня расстреляют, стало быть, не узнаю. Но ведь интересно же!

— И чего вас, блядей, еще и допрашивать водят? — сплюнул себе под ноги курносый. — Я бы прямо на месте и кончал, суки. Вы с нашими-то не церемонились, к стенке ставили, а мы тут цацкаемся.

— Товарищ командир, у беляка сапожки хорошие, может снимем? — подал голос один из конвоиров. — Мои-то чоботы совсем развалились.

Командир опять оглянулся, осмотрел башмаки подчиненного — и впрямь, «каши просят», махнул рукой:

— На расстрел поведем, тогда и снимем.

— Так, может, его не сегодня расстреливать станут, а через неделю или через месяц. Мне что, в драных чоботах всю зиму ходить? — возмутился боец. — У тебя-то вон, крепенькие, не драненькие.

— А я командир, мне положено! — парировал курносый. — Ты, Митек, вначале до комвзвода дорасти, так будут у тебя и сапоги, и сало, и все прочее.

Потом, сжалившись над подчиненным, примирительно сказал:

— Да не мельтеши ты, Скворцов, потерпи, получше себе сапоги выберешь. Этого не расстреляют, другой будет. А щас возьмешь, скажут потом — мол, хорошие у тебя сапоги, неча брать.

Похоже, меня вели туда же, куда и в первый раз, когда по милости моей квартирной хозяйки и старшего по кварталу я едва не угодил в Белую армию. Так и есть — вон здание, похожее на длинный сарай, не снятая до сих пор надпись со старой орфографией «Мобилизаціонный пунктъ». Около входа часовой.

М-да, не похоже, что меня собираются мобилизовывать в Красную армию.

Меня втолкнули в «Мобилизаціонный пунктъ» и закрыли за спиной дверь. Спасибо, прикладом не врезали для скорости. Знаю, что после такого «ускорения» бывали и сломанные позвонки, и треснувшиеся лопатки.

Постоял пару минут, подождал, чтобы глаза привыкли к темноте, потом пошел осваиваться с новым пространством.

Здесь ничего не изменилось со времени моего последнего посещения, да и чему меняться? Народа немного, не больше сорока человек, и свободное место отыскал без труда.

— Кем будете? — поинтересовался сосед — дядька средних лет в форменной шинели чиновника, но без петличек, позволяющих определить ведомство.

— Чекистом, — честно ответил я, но чиновник отчего-то мне не поверил. Скривился, словно ему предложили лимон без сахара, и отвернулся, отчего я совершенно не расстроился. Никак не хотелось начинать «отсидку» с разговоров. Дайте вначале в себя прийти, разговоры потом.

Хотелось устроиться поудобнее, но как это сделать, если ни кровати, ни нар, а лишь голый пол? Одно из стекол выбито, откуда нещадно дуло. По сравнению с этим «Мобилизаціонным пунктом» архангельская тюрьма вспомнилась с толикой грусти — комфортабельное заведение, куда примыкала стена печи, двухъярусные кровати с матрасами и одеялами, а уж комната для задержанных в здании английской контрразведки покажется санаторием. Про Мудьюг вспоминать не станем, да и провел я там всего одну ночь.

А ведь здесь не топят. Уже сейчас довольно прохладно, а ночью грянет настоящий дубак! Эх, зря я так недружелюбно общался с соседом, иначе у нас имелось бы две шинели на двоих — одну расстелить на полу, второй укрыться, так гораздо теплее.

Отстегнул хлястик, соорудил из шинели нечто похожее на спальный мешок. Вроде, теперь лучше. Задумался — снимать ли сапоги, но решил, что пока рано.

А ведь у меня скоро «юбилей». В марте исполнится два года с момента моего «попаданчества», а за это время меня уже второй раз арестовывают.

Насколько позволяло зрение и освещение, сумел разглядеть, что треть моих сокамерников — люди гражданские, в черных шинелях или пальто, а все остальные — офицеры. У некоторых даже погоны не сорваны. Часть — в опрятных и чистеньких шинелях, явно «тыловики», а большая — в истасканных и изгвазданных, кое-где прожженные, с дырками от пуль — «окопники». Вот, они уже о чем-то горячо спорят. Может, выясняют, кто из них больше «родине ценен», а может, спорят о тонкостях битвы при Каннах, где Ганнибал разгромил численно превосходящую армию римлян, и гадают — отчего не устроили большевикам нечто подобное под Холмогорами.