Валерий Большаков - Новый путь

— Пистолет брось, — в моем голосе звучала мрачность. Горловина сползла, открывая нос.

Раненый с недоумением глянул на «Макаров», сжатый в руке, и разжал пальцы.

— Ми-ха… — захрипел он. — Ты же Ми-ха… Ты мо-жешь… О-чень не хочу… Уми-рать…

Я опустился на колени и склонился над ним.

— Убери руку, — буркнул, нахмурясь.

Задрав окровавленную водолазку, я наложил ладонь на рваное отверстие, черное от сгустков крови. Стриженный содрогнулся, и мне пришлось выдать сильный посыл, чтобы унять его боль.

Злость, страх, ожесточение клокотали во мне, раздражая адским коктейлем и взводя нервы. Кого я сейчас спасаю — друга или врага? А что мне делать, если — вот он, человек, и смерть уже овладевает им?!

— Не больно… — булькнул мой нечаянный пациент, шевельнув запекшимися губами.

— Откуда ты знаешь, кто я?

Живая плоть затрепетала под моими ладонями.

— Эти двое охотились на тебя… — смертельно раненый человек задышал часто и жарко, иногда прерываясь на стон. — Мы ду-мали, Ми-ха тот… как это… обволошенный, с сумкой…

Стриженный говорил с трудом, запинаясь на каждом слоге. Его зовут Дитрих Цимссен. Дитрих Цимссен, офицер госбезопасности из Штази. Он с товарищем, Гансом Мюллером, получил задание от самого Маркуса Вольфа — уберечь «Миху» от ликвидаторов из «Опус Деи». А «заказал» меня Кароль Войтыла, польский кардинал…

Я одурело мотал головой. Информация навалилась такая, что сознание стало тупить. Да еще усталость подкатила — прорву энергии слил посланцу Маркуса Вольфа. Похоже, не только сверхскорость забуксовала — усыхало все мое целительство!

«Усушка и утруска…» — подумал я, испытывая одновременно отчаяние и облегчение. Еще одна «особая примета» долой…

«Да как же без нее?! А если и в этой жизни отца рак прихватит? Или с мамой что-нибудь случится? Да мало ли с кем! Ты и сам внезапно смертен!»

С осторожностью отлепив ладони, я бездумно сполоснул их в озерце, прислушиваясь к себе. Темнолицый был далеко — эхо его силы едва теплилось в висках.

«Не до конца отсохло…»

— Возь-ми… — вдруг закряхтел немец, пошевеливаясь и морщась. — В кармане слева… Пакет… Если станет худо, скроешься… у нас… Там от геноссе Вольфа… Только запоминай быстрее, а то… чернила на воздухе исчезнут…

Я расстегнул «молнию» на черной куртке Дитриха, и достал маленький мятый конвертик. С трудом надорвав жесткую бумагу, вытащил карточку из белого картона. Четкий почерк читался легко. Берлинский адрес и телефон. Пароль: «Вы не подскажете, здесь проживает товарищ Штиглиц?» Отзыв: «Извините, товарищ Штиглиц переехал в Карл-Маркс-Штадт».

Короткая запись внезапно побледнела — и пропала. Но ее «копия» осталась в моей памяти навсегда.

— Спасибо, — хмыкнул невесело. — Рана затянулась, но тебе нужен покой.

— И еще, — хрипнул Дитрих. — Если что-то пойдет не так, звони в наше посольство — помогут…

Издалека донесся вой сирен. Можно спорить на что угодно — это Виктор постарался, подмогу вызвал!

— Scheiße! — застонал в чаще раненый Мюллер. Ну, хоть живой…

— Уходи, Миха! — выдохнул Дитрих. — Мы… как это… выкрутимся!

Приложив палец к губам, я отступил за дерево — и запетлял в обход озера. Уже с другого берега разглядел желтый милицейский «уазик» и бело-красный «рафик» скорой помощи.

«Уже и Штази нарисовалось… — прокралась мысль. — Целой толпой ходят за мной. Как там отец говаривал? „Аллес капут!“ Во-во… Какой же я популярный, мать-перемать…»

С сомнением скомкав в кармане пустой конверт, я пожал плечами и заспешил прочь.

По подъезду гуляли сквозняки, гоняя зябкую сырость, и не горела лампочка на площадке, зато за родимым порогом накатило упоительное тепло. На кухне мирно бряцала посуда, радио балаболило о достойной встрече годовщины, а мама с Настей — о своем, девичьем. И запахи обволакивали самые домашние — сдобные и сытные.

Тихонечко раздевшись, я нацепил войлочные тапки, но незаметно подкрасться не удалось.

— Мишенька, это ты? — послышался мамин голос.

— Я!

— Йа, йа! — передразнила меня сестричка. — Дас ист Михель!

«Чучелко!»

Я остановился в дверях кухни, и Лидия Васильевна с Анастасией Петровной обернулись ко мне — высокие, стройные, яркие, в кокетливых передничках.

— Какая же у меня родня красивая! — засмотрелся я, и родня расцвела улыбками.

— Кушать будешь? — ласково спросила мама.

— Еще как!

— Накладывай, — сказала Настя, развязывая передник, — а мы пошли.

— Куда это на ночь глядя? — подозрительно сощурился я, высматривая на полке «свою» тарелку под Гжель.

— Ты как старая дуэнья! — засмеялась родительница, и растрепала мои волосы. — Следишь за нашим моральным обликом? Да?

— Приглядываю, — буркнул я, поводя носом. Пахло пловом.

— Дуэний! — ввернула сестренка, щипая меня за мягкое место.

— Уй-я!

Хихикая, прекрасная половина семьи Гариных быстро собралась и удалилась, ангельским дуэтом обещая блюсти себя.

— Чао-какао!

Хлопнула дверь, лязгнул замок, процокали каблучки. Из дальних углов боязливо повылезала тишина, зависая в комнатах успокоительной поволокой.

— Адын, сафсем адын… — мой голос приглушала деланная грусть.

Еще поднимаясь по лестнице, я ощутил неслабый позыв к уединению. Устал. Когда порядком вымотаешься, на ближних не остается душевных сил. А побудешь во временном сиротстве, и словно подзарядишься от безмолвия, от одиночества.

— Адын, сафсем адын! Асса!

Благодушествуя, я навалил полную тарелку желтого от морковки риса с поджаристыми кусочками курятинки. М-м-м…

Восхитительный чесночный дух до того запытал мой аппетит, что я мигом умолол всю порцию, не забыв «обляпать» плов болгарским кетчупом. Выработанная привычка неторопливо вкушать осталась за бортом сознания.

А женщины из нашего племени еще и пирог испекли! С яблоками! Отдуваясь, я взял с полки «именную» белую кружку, и щедро плеснул заварки. Тут и чайник засвистел…

Промелькнула, больно цепляя, мысль об утрате Силы, и я скривился, бодрясь назло всем невзгодам:

— О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух!

Изрядно отяжелев, я выбрался в зал, включил телик. И лишь затем глянул на последнюю страницу «Южной правды». Ага, ошибся маленько… «Очевидное — невероятное» через полчаса начнется. Ладно, подождем…

— …Министерство автомобильной промышленности будет разделено на заводы «ГАЗ», «ВАЗ», «ЗиЛ», «КрАЗ»… «АЗЛК», «МАЗ», «УАЗ»… — прорвалось с экрана.

Не веря ушам, я изумленно обернулся. Дородный сизоносый мужчина в сиротском сером пальто с каракулевым воротником вещал неторопливо и внушительно, рокочуще катая букву «Р»: