Инга Могилевская - Петля. Том 2

– Он что, очнулся?! – вскрикивает Хакобо, резко оборачиваясь.

– Нет.

Нет. Все такой же – словно безвольная игрушка в руках профессора – сорвавшаяся с ниток марионетка: ручки раскинуты в стороны, головка свешивается на бок…

– Черт! – с долей разочарования и досады, – А чего ж ты тогда с ним разговариваешь?!

– А что, нельзя?

– Даже не думай об этом, Тито, – шепчет он, – О нем Я буду заботиться. Ясно? Я его тебе не отдам.

– Раулю так, значит, отдал, а мне не отдашь? – в тоне профессора сквозит горькая и раскисшая от слез ирония.

– Я его больше никому не отдам!

И снова его собеседник подбирает слова для очередного укола, но в последний момент передумав:

– Ладно. Потом это обсудим. Сейчас пора ехать.

– Постой. Ты его глаза уже что, проверил?

– Нет.

– Ну, так давай! Чего тянешь?

Профессор опускает голову и какое-то время стоит молча, напряженно разглядывая повязку, рассекающую поперек бледный лик ангела непроницаемо черной пустотой.

– Давай сам, – выдавливает он, и, поймав испуганный взгляд индейца, добавляет, – Если уж собрался забрать его себе, то ты должен быть готов ко всему.

Хакобо судорожно сглатывает – Тито прав – медленно подходит к ребенку. Взяв себя в руки, осторожно дотрагивается до повязки, пытается нащупать. Впалые глазницы, но там, под веками – выпуклое, круглое… Кажется, уловил какое-то движение. Один глаз – другой. Он вздыхает. Развязывает тугие узлы на затылке мальчика.

– Слава богу… Глаза, хоть, не тронул… – тоже с облегчением выдыхает Тито, всматриваясь в слабо подергивающиеся веки ребенка – припухшие и воспаленные – два живых розоватых пятнышка на бесцветно-мертвенной белизне лица, – Смотри, Хок… Он пошевельнулся. По-моему, он сейчас очнется.

– Дай-ка мне его.

Уложив к себе на колени начавшее подавать признаки жизни тельце, и поддерживая его голову одной рукой, другой индеец достает фляжку, открывает, подносит ко рту:

– Может сам начнет пить.

И действительно, синеватые искусанные губки прижимаются к горлышку сосуда, и тут же начинают жадно втягивать воду.

– Не давай сразу все. Лучше чаще и понемногу, – предупреждает Тито.

Сделав еще пару глотков, мальчик сам отворачивает голову в сторону. Его едва различимое до этого момента дыхание вдруг учащается, становится отрывистым и громким, а крохотное сердечко пускается в такой бешеный галоп, что даже расслабленные тонкие тростинки ног подрагивают от резонирующей пульсации.

– С ним что-то не так… – растерянно бормочет Хакобо

– Судороги?!

– Не знаю… Не похоже. Кажется, он… – осекается на полуслове: веки мальчика приподнимаются – буквально на долю секунды, но этого вполне достаточно, чтобы он заметил – даже не заметил, а почувствовал, как его полосонула холодная пронизывающая синева радужек. Словно острые края отколовшегося айсберга – только насыщеннее, ярче, ледянее… Но вот уже снова спрятались за стиснутыми веками, за крохотными ладошками. Малыш тихо застонал. Пальчики с длинными поломанными ногтями судорожно вцепились в кожу лица, будто пытаясь вырвать эту болезненную вопящую синеву из своих глазниц…

– Тише, сынок, спокойно… Что случилось? – Хакобо попытался отнять от сморщившегося личика цепкие ручонки. Мальчик застонал громче и вдруг, как-то странно и неестественно вывернувшись, выскользнул из укутывавшего его нагое тело пончо на землю. Попытался подняться на ноги… Не продержался и секунды – пошатнулся, упал, пополз. Глаза зажмурены, личико сжалось от боли, а он все равно ползет прямо через ручей, по воде, по камням, отчаянно перебирая стертыми локоточками…

Оправившись от изумления, Хакобо в один прыжок нагоняет малыша, хочет поймать, но боится – содранные струпья ран на тощей спине сочатся свежей кровью – страшно дотронуться, и лодыжки: такие тонкие, хрупкие, ухватишься за них – хрустнут. Кое-как все-таки решается придержать его за плечи.

– Куда же ты, сынок? Все хорошо. Ты в безопасности. Никто тебя здесь не обидит.

Мальчик будто и вовсе его не слышит – перевернулся на бок, не открывая глаз, брыкается, отбивается, царапается. Да так неистово, с таким безумным отчаянием! Стремительный поток ручья срывает вьющиеся кровавые нити с его ран, оплескивает фарфоровое личико, попадает в ноздри, в приоткрывшийся от учащенного судорожного дыхания ротик – он фыркает, покашливает, отплевывается, но все равно продолжает биться. Вот в грудь Хакобо ударяет острая бурая от синяков и ссадин коленка, и тут же крошечная ладошка проскальзывает зубцами поломанных ногтей по его щеке. Ухватить бы эти верткие лапки, сдавить, угомонить, прижать к себе, обнять – обнять крепко, тепло, чтобы понял, что он не враг и не злодей, что он хочет лишь помочь ему. Что он его любит. Да, именно – теперь любит! Но, господи, как нужно дотронуться до него, чтобы не сломать?!

– Хакобо, отступись, умоляю, – лепечет позади него Тито, – отпусти его. Разве не видишь, он тебя боится.

– Я просто хочу…

– Оставь. Ты только хуже делаешь. Пусть… пусть сам…Он все равно далеко не сможет убежать. Но дай ему осознать, что он в безопасности и на свободе.

Нехотя, индеец все-таки отпускает ребенка, чуть отодвигается в сторону.

– Откуда в нем столько силы, – задумчиво шепчет он, потирая царапины на лице, и не сводя изумленных глаз с пытающегося отдышаться мальчонки.

– Увы, это не сила, Хакобо, – его спутник присаживается рядом на корточки, – Силы в нем давно иссякли. Страх, боль и ярость… Что угодно, но только не сила.

– Но дерется он…

– Дерется не за жизнь, а на смерть. Взгляни, еще немного, и у него бы просто лопнуло сердечко…

А ведь и правда: припал на четвереньки, а как дышит! Будто загнанный зверек. От каждого вдоха грудная клетка вздувается так, что, кажется, его ребрышки вот-вот прорвут эту тонкую, едва ли не прозрачную кожу. Смотреть на него больно… и страшно… Но и отвернуться невозможно. Бедное дитя!

Но, вот, вроде, начал потихоньку успокаиваться…Непроизвольно заваливается на бок, и чуть склонив голову, подставляет приоткрытый ротик к струящейся под ним воде – все не может напиться… Снова делает робкую попытку приоткрыть глаза, и тут же – хриплый вскрик, нисходящий в протяжный стон. Заслоняет лицо одной рукой, а другой начинает поспешно шарить вокруг себя, словно пытаясь что-то нащупать.

– Что он ищет? – недоумевает Хакобо.

Тито покачивает головой: – Кажется, догадываюсь… – потом поднимается, медленно подходит к ребенку. Тот настораживается, заслышав рядом хлюпающие по воде шаги, напрягается, будто снова готовясь к схватке, дрожит, пробует отползти назад, но, упершись разодранной спинкой в торчащий из воды валун, шикает от боли, замирает, еще плотнее сжимает веки.