Инга Могилевская - Петля. Том 2

– До моего дома еще два часа езды, а до твоего такими темпами минимум шесть, – внезапно проговаривает Тито, – Я что предлагаю: ты подождешь меня у деревни, а я возьму мальчика к себе, осмотрю, как следует, подлечу его раны, если очнется, попытаюсь накормить. Потом верну.

– Я тоже зайду к тебе.

– Хок, ты в розыске. Тебе в населенных пунктах лучше пока не появляться. Особенно там, где тебя знают.

– Да ничего. Рискну.

– Нельзя тебе сейчас рисковать, – возражает профессор, – Если хочешь стать настоящим отцом хотя бы для этого малыша, то постарайся не сесть за решетку. Сегодня сделаем так. А потом либо я к тебе буду приезжать, делать мальчику перевязку, либо пусть твой сын его ко мне привозит. Мне было бы удобнее делать это у себя дома, где все под рукой. Так что скажи ему…

– Рамин?… – индеец морщится, – Я даже не представляю, как он отнесется к появлению малыша. Как отреагирует…

Тито укоризненно цокает языком.

– Тебе стоило бы получше знать своего родного сына. Думаешь, бесенок может не принять его?

Хакобо пожимает плечами.

– Этот малыш – белый.

– Дети бывают умнее нас – они не обращают внимания на цвет кожи, а смотрят глубже.

– Может… Но, не только в этом дело. Знаешь, года два-три назад Рамин говорил о том, что хочет братика или сестренку, чтобы было не так скучно оставаться одному. А потом он увлекся книгами – научил его читать на свою голову! Кажется, теперь ему все остальное стало пофиг. Что уж тут говорить о каком-то брате, когда ему даже я больше не нужен. Ты прав, я его не знаю и не понимаю… Пытался, но… Давеча глянул, какую он книжку мусолит – «Классовая борьба и классовая ненависть». Представляешь?! Это в его-то возрасте! Я сам ее лет в двадцать прочитал, а понял только годам к сорокам. А он уже, что-то выписывает, обдумывает…

– Я заметил. Он смышленый парнишка. Умен, не по годам.

– Пугает меня этот его ум.

– Бояться тут нечего. Но я бы сказал, что бесенку нужен наставник. Учитель. И, кстати, я не против давать ему уроки, – осторожно предлагает Тито.

– Вот, значит, как? – голос Хакобо вдруг становится едким и язвительным, – Небось, давно об этом мечтал?

– С самого его рождения, – ничуть не смущаясь, признается профессор, – А что?

– И чему ты собрался его учить? Он итак как полоумный с этими книжками, а ты собираешься еще добавить?

– Тебе бы нужно гордиться этим, а не осуждать. Или, тебе просто обидно, что твой мальчишка тебя переплюнул?

– В чем же это он меня переплюнул, хотелось бы знать? – фыркает индеец.

– Да, во многом.

На какое-то время Хакобо отворачивается, решая, следует ли ему принимать эти слова, как оскорбление, следует ли ему вообще сейчас поднимать эту тему… И так и не придя ни к какому выводу, резко бросает:

– Ну и черт с ним! Захочет ходить к тебе на занятия, я мешать не буду. Сейчас мне главное, чтобы он понял и принял тот факт, что этот малыш будет жить с нами, в моем доме. Все.

– Поставишь его перед фактом, не дав решить самому? Не слишком правильно…

– Нечего решать. Я решил. Если он мне сын то, должен будет это принять.

– А если не примет?

Хакобо поджимает и без того тонкие губы, давая понять, что отказывается даже думать над подобной проблемой.

– Если твой сын его не примет, – настойчиво повторяет Тито, – можешь отдать его мне.

– Кого из них? – холодно шепчет индеец.

– А тебе все равно?

– Нет. Уже нет.

Индеец опускает взгляд на белокурую головку, покоящуюся на его руке. Суровость сползает с его лица, словно пугливая согнанная тень, глаза поблескивают влагой накатывающих слез.

– Господи… Бедняга! Тито, я так виноват перед этим малышом! Мне и жизни не хватит, чтобы искупить вину. Я никому его больше не отдам. Никогда. Готов сделать все, что угодно, лишь бы он простил меня! Я молюсь, чтобы он забыл, что это из-за меня…

– По-моему, сейчас нужно в первую очередь молиться, чтобы он выжил, – тихо перебивает его профессор, уставившись на дорогу, – Если он выживет, молись, чтобы он оказался нормальным. Этот малыш был свидетелем того, как мы убивали его родных, и сам пережил такие ужасы, что даже трудно представить. Чудо, если после всего этого, он сохранит хоть крупицу рассудка. Ты сам видел, что творилось с ним пару часов назад. Он не говорит и не понимает. И я не уверен, что он сможет когда-нибудь научиться этому. Но если это произойдет…если он хотя бы начнет понимать…Тогда и решим, что он должен помнить, а что ему будет лучше забыть.

– А ты сможешь…? – тихо спрашивает индеец, но не слышит в ответ ничего, кроме разочарованного вздоха и всхлипа.

Снова проверяет пульс мальчика, подносит руку к его носику. Как утешает это легкое дыхание – этот едва ощутимый теплый ветерок, крадущийся по коже руки! Робкие потуги ухватившейся за соломинку жизни…

Держись, маленький, ты должен выжить! Мы справимся! Все для тебя сделаю! Слышишь? – Все! Только дыши, сынок! Просто дыши, мой милый…

– Как же все-таки его зовут? – проговаривает Хакобо, – мне бы хоть это узнать.

– Да как уже узнаешь? Вряд ли, этот урод называл мальчонку по имени.

– А ты сам, разве, не… Я имею в виду, разве, МакЛейн тебе не говорил?

Угрюмо и молча профессор мотает головой.

– Ладно. Ну, раз я даю ему новую жизнь, значит, дам и новое имя. Отныне он – …

Террористы?

Мы террористы…

Нет, это не звучит гордо. Это звучит… нелепо.

С яростью комкаю и выбрасываю в ведро так не вовремя попавшуюся в руки газету. Гашу свет. Возвращаюсь в постель.

И без того кошки на душе скребут, а тут еще это – «террористы»…

Я даже не понимаю, что эти журналисты хотят сказать, обвиняя нас в терроризме.

Террорист – от слова «террор» – страх. Мы не ставим свое целью запугать. Мы по-прежнему лишь хотим освободить народ. Дело не в так называемом «терроре» – дело в тиране.

Убийства в «Континентале»? Да, это сделали мы. Жертвы? Да – не без этого. К сожалению. Но без этого – было никак. Это наш способ действовать. Не запугивать, а целенаправленно пустить волну по всей вертикали власти. Так, чтобы она смыла того, кто стоит во главе. Утопила этого «благодетеля», заковавшего в цепи нашу страну. Странно. Мне даже в голову не приходило, что это можно назвать терроризмом… Впрочем, чего я ожидала? Это ведь просто точка зрения. Вот для моего папаши и всей той правящей верхушки мы, действительно, террористы. Независимой прессы в нашей стране нет, поэтому неудивительно, что нас окрестили террористами в газетах. В нашей стране нет независимого мнения, поэтому нас считают террористами даже те, чью свободу мы отстаиваем, в чьих интересах ведем нашу войну. «Рабское сознание», как выражался Алессандро… Сколько лет Моисей водил народ по пустыне, чтобы искоренить его? И неужели «раб» оказался настолько силен, настолько живуч, что целое поколение было заражено им, как неизлечимой болезнью?