Жанна Голубицкая - Тегеран-82. Начало

Владельцы магазинчиков на Пехлеви, если видели ребенка, всегда дарили подарки – хоть наклейку, хоть жвачку, но что-нибудь обязательно сунут. Моя мама сначала пыталась запретить мне принимать эти дары по принципу «московской конфетки от чужого дядьки». Но вскоре даже она уловила, что на Востоке подношения чужим детям – это абсолютно нормальный жест, не имеющий под собой никакого подтекста. Иранцы просто очень любят и детей, и дарить подарки. Делают это они от всей души и искренне обижаются, если их дары отвергают.

Зимой 1358-го мы с родителями наблюдали из нашего «жопо», казавшегося космическим кораблем из иной жизни даже папе, как новая власть равняла с землей остатки знаменитого тегеранского квартала «красных фонарей» Шахре-Ноу, его исламские революционеры разгромили первым делом.

Следующей на очереди у бульдозеров была легендарная хиябан-е-Лалезар (хиябан – улица; куче – переулок – перс). Эта «улица кафе-шантанов» находилась в «дипломатическом» районе, прямо за нашим посольством. Дипломаты разных стран прозвали ее «тегеранским Монмартром». Именно его «шайтанские притоны» в пылу борьбы со спиртным и развратом громили и жгли повстанцы еще 5-го ноября 1978-го (см. сноску-4 внизу). После этого некоторые «гнезда порока» на Лалезар еще пытались открыться, но дни их уже были сочтены. Теперь победившая исламская мораль решительно стирала бульдозером с лица города даже малейшие воспоминания о былой распущенности.

Папа рассказывал, что эта улица описана в романе «Страшный Тегеран» иранского писателя Мортеза Каземи. Звание одновременно самой развратной и самой заманчивой хиябане Лалезар приобрела еще в прошлом веке (см. сноску-5 внизу).

Позже на хиябан-е-Лалезар мы всем посольством закупали для своих московских квартир помпезные хрустальные люстры с висюльками и журнальные столики из цельных кусков редкого розового мрамора на витых медных ножках. Люстры были хрупкими, а столешницы тяжеленными: их паковали в гигантские коробки и отправляли в Союз в качестве дипломатических грузов.

При нас же кинотеатр имени персидского поэта Рудаки, где под покровительством сестры шаха, любительницы современного искусства, прошел спектакль с реальным половым актом на сцене, переименовали в Театр Исламской песни (см. сноску-6 внизу). Мы даже туда как-то ходили: нужно же было как-то прикасаться к культурным ценностям.

Кстати, насчет полового акта: тогда говорили, что пресловутый спектакль тегеранские театралы посмотрели даже раньше, чем их парижские, лондонские и нью-йоркские собратья. Западные культурные чиновники сомневались, а иранский министр культуры просто слушался шахскую сестру.

Закрылись и кинотеатры: их растерянные владельцы пока не знали, что делать дальше. Фильмов, допускаемых неожиданно вернувшейся на государственный уровень исламской моралью, пока не сняли, а уже отснятые запретили, как ей несоответствующие. И чтобы хоть как-то зарабатывать, хозяева тегеранских киношек, которых в центре было пруд пруди, втихаря выдавали запрещенные фильмы напрокат оставшимся в городе дипломатам. И вечерами зимы 80-го, запершись в конференц-зале госпиталя, где был большой экран и аппаратура, плотно занавесившись светомаскировкой, советские врачи и примкнувшие к ним эвакуированные сотрудники посольства развлекались просмотром отвергнутого режимом кино. Собственно, для советского человека эти фильмы были такими же запретными – эротика, ужасы, боевики. Смотрели, затаив дыхание, невзирая на то, что языков, на которых шли те фильмы, почти никто не знал. Чаще всего это был язык производителя ленты с персидскими субтитрами: и если английский советская публика еще кое-как понимала, то фильмы на прочих языках оставались для нас лишь диковинной картинкой из «ненашенской» жизни. Зато всегда можно было включить собственное воображение и домыслить сюжет на свой вкус. А сама картинка завораживала: другая, невиданная жизнь, иные лица и отношения между героями. Как выяснилось много позже, той тегеранской зимой мы, оказывается, насладились первой американской версией «Титаника» 1957-го года, творениями Роже Вадима и Алана Паркера. Но тогда не только мы, но даже наши родители даже понятия не имели, что именно мы смотрим.

Брали с собой на закрытые просмотры и нас – пятерых «детей полка». А поскольку названия на коробках с кинопленкой никому ничего не говорили, и никто из взрослых толком не знал, о чем будет фильм, то младшему поколению в нашем лице позволялось сидеть в зале до первых сомнительных кадров. Если действо на экране вдруг становилось похожим на эротическое или на кошмарное, нас тут же выставляли из зала, прямо посреди сеанса. Мы обиженно выходили, выжидали минут пять в темном холле второго этажа, а потом бежали ко второй двери в конференц-зал, тихонько приоткрывали ее и подсматривали до самых финальных титров.

Один фильм (он шел на французском с субтитрами на фарси), помнится, лишил меня сна на целый месяц: в нем красивая молодая девушка в роскошном пышном белом платье оказалась вампиршей. Темными ночами она выходила из старинного замка, в котором жила, отправлялась на старинное же кладбище поблизости, уединялась в склепе какой-то своей давно умершей родственницы – а потом отправлялась пить кровь гостей замка! Для этого она делала разрез на шее своей спящей жертвы при помощи перстня с заостренным алмазом, который носила на месте обручального кольца. По крайней мере, именно так я увидела то кино, не понимая ни слова из того, что говорят друг другу герои.

Ах, как долго приводили меня в ужас воспоминания о той прекрасной кровопийце! Больше всего меня поразила ее двойственность: ведь днем она была очаровательной жизнерадостной красавицей, и ничто не выдавало ее кровожадных наклонностей. Ну разве что ее боялись лошади на конюшне при замке.

А 38 лет спустя я нашла тот фильм из своего детства в интернете – даже не зная его названия! Просто набрала в поисковике «вампирша в белом платье, Франция, 70-е годы». Интернет выкинул целое море анонсов, но я сразу узнала ту самую «свою» вампиршу из Тегерана-80 – уж больно она была хороша!

А фильм оказался снят в 1961-м году и назывался «…И умереть от наслаждения». В нем Роже Вадим снял свою следующую после Бриджит Бардо жену – потрясающе красивую шведскую манекенщицу Аннет Стройберг того же типа внешности, что и Бриджит. Каково же было мое удивление, когда – почти четыре десятка лет спустя! – я узнала, что кровопийцей та красотка в белом сделалась не просто так, а из ревности. А само кино было не столько фильмом ужасов, сколько лентой о несчастной любви.

Еще у нас было много книг: их присылали каждой семье из Союза сердобольные родственники. А заканчивая командировку, люди, разумеется, не увозили книги с собой, оставляя их тем, кто приезжал на их место. Таким образом, библиотека в квартире, куда поселились мы с папой и мамой, была весьма обширной, хотя и никак не систематизированной. Сказалось многообразие вкусов тех, кто жил в этой квартире до нас.