Жанна Голубицкая - Тегеран-82. Начало

Когда родители пришли с работы, я встречала их в шикарном, белом в пол платье «летучая мышь», с бордовым бутоном у откровенного выреза. Если бы Оля успела переписать слова, я бы спела им «Улетай, туча!». Но они и без того замерли столбом.

– Алла Пугачева, – догадалась мама. Прозвучало это почему-то обреченно.

– Ух ты, откуда такая роскошь? – удивился папа.

Но мама уже показывала ему глазами на валяющиеся на кровати ножницы.

Папа вдруг вспомнил, что забыл закрыть машину, и быстро ретировался. Я догадалась, что он убежал смеяться. Мама считала, что хихикать надо мной непедагогично, куда полезнее ставить в пример других детей. Вот и сейчас она сказала:

– Не думаю, что твой друг Сережа совершил бы такое!

– Конечно, – фыркнула я. – Он же не шахиня! И вообще не женщина.

Продолжать дискуссию мама не стала. Вероятно, потому что простыни выдавались на больничном складе без ограничения и от дырки в центре одной из них мамино хозяйство не пострадало.

Да и мою модельерскую находку трудно было не оценить! Если ровно в середине простыни вырезать отверстие и просунуть в него голову, получается та самая «летучая мышь»! Остается сделать по одному стежку справа и слева на талии, чтобы обозначить конец рукавов и начало юбки – и модный фасон готов! Просто и элегантно, это вам не олимпийского мишку шить по выкройке! Самое смешное, что висящие в магазинах платья примерно так и шились, только не из простыни. И революционная идея была не совсем моей авторской. Выбирая платье в «Куроше», я внимательно рассмотрела, как устроены многочисленные «летучие мыши», размышляя, можно ли заказать такое тете Рае из прачечной? Или «да тут шитья пойдет аршин», как пел Высоцкий и выражался мой папа, когда хотел сказать, что поступок кажется ему нерациональным.

Мама только спросила, где же я взяла такой элегантный бутон цвета бордо, прикрепленный к щедро вырезанному в простыне декольте?!

Эта роза была моя гордость.

Дело было так. Решив взять себя в руки и все-таки пошить олимпийского мишку по Олиной выкройке, я отправилась в прачечную к Раечке. У нее там стояла швейная машинка и валялась куча обрезков всяких модных тканей, оставшихся от выполненных заказов. Я хотела попросить у тети Раи какого-нибудь плюша для мишки, но наткнулась на выброшенный ею восхитительный кусочек темно-красного маклона (популярный в то время синтетический материал, имитирующий шелк). В этот момент меня и озарило. Про олимпийского мишку я тут же забыла и помчалась домой осуществлять свой нехитрый план.

Бутон из маклона я получила самым простым способом: скомкала тряпочку с одного края, у основания закрепила одним стежком и булавкой пришпилила к вырезу. Бутон получился ярким и пышным, даже слегка вызывающе. Последнее заметила мама.

Мой вечерний туалет торжественно, на отдельных плечиках, повесили в большой платяной шкаф в спальне родителей. Оба даже похвалили мою находчивость, но, как мне показалось, обошлись без должных восторгов:

– Голь на выдумки хитра, – сказал папа. А заметив, что мама открыла рот, чтобы обрушиться на него с упреками, поспешно добавил: – Это не я, это Грибоедов! Его любимая русская пословица.

И хотя никто из родителей не сказал, что мое чудесное платье не годится для банкета по случаю 8-го марта, у папы неожиданно быстро нашлось время свозить меня в «надувной Курош».

Это была самая дальняя точка для «магазиннинга» (мой папа изобрел это емкое словечко задолго до появления слова «шопинг»).

Ближним «магазиннингом», помимо «Куроша» на Моссадык, считался базар Бозорг (большой – перс, главный торговый развал Тегерана) к югу от центра и базар Кучик (от «кучик» – маленький – перс) недалеко от нас. Еще был базар на мейдан-е-Таджриш (площадь Тджриш), его мы каждый раз проезжали по дороге на дачу в Зарганде.

Но в то время у моей мамы еще была аллергия на слово базар»: она считала, что там продают одежду как минимум с клопами, а как максимум с лишаем.

– И стирай ее – не стирай, чем-нибудь да заразишься! – округляла глаза мама. – Запомни: то, что надеваешь на тело, надо покупать только в приличном магазине!

Правда, спустя всего несколько месяцев, она, как миленькая, ходила и на Кучу, и на Бузорг, а на Таджриш ее возил папа.

Надувной «Курош» находился в престижном районе Шемиран на севере города. Дорога туда была очень красивой, и я приготовилась наслаждаться.

* * *

В свои девять лет Тегеран я неплохо знала, благодаря тому, что папа частенько выгуливал нас с мамой на «жопо». Блестящий, со встроенной кассетной магнитолой для меня он был все равно, что космическая ракета с танцплощадкой. В Тегеране тех лет французские модели были в моде, особенно белоснежные, как у нас.

Больше всего я любила дальние поездки, по современным скоростным автострадам, наши называли их «шахскими». Говорили, что изгнанный монарх построил их по совету и с помощью своих друзей-американцев. Он очень хотел быть им равным и не жалел никаких денег на то, чтобы сделать Тегеран современным мегаполисом. А его отец, кадровый офицер Реза-шах, находился больше под французским влиянием. Вот и вышло, что Тегеран с севера похож на парижские предместья, а с юга – на нью-йоркские. Это утверждали наши «дипы», уже повидавшие мир.

Это сейчас офисные сооружения из стекла и бетона серые высотные жилые коробки с выведенными наружу лестничными пролетами считаются «безликими», а тогда они были писком моды, как пластик и синтетика.

Знакомые «тегеранские» жилые дома позже я встречала на окраинах манхэттенского Бродвея, в кварталах Лондона, Барселоны и Рио, отстроенных в индустриальные 70-е. Наверное, дело в открытых лестницах, но родную «тегеранскую застройку» я встречаю в мегаполисах, где нет суровых зим. Или только там узнаю ее «в лицо», для меня она навсегда осталась «южной», характерной для тех мест, где много солнца.

Жемчужина архитектуры индустриального бума 70-х – тегеранский «Хилтон» «на курьих ножках». До революции там гуляли богатые свадьбы, сразу после он стоял брошенный и полуразвалившийся, а позже превратился в иранский отель «Эстекляль».

Когда мамы с нами не было, папа сажал меня вперед.

Обычно он слушал в машине своих любимых Гугуш и Ажду Пеккан, но стоило ему пустить меня вперед, как бессменным диджеем становилась я. На этот случай я держала в бардачке свой репертуар. В марте 80-го я каждый раз втыкала в кассетник «Чингисхан», я тогда только его переписала у Сереги и никак не могла наслушаться. Врубала на полную мощность, открывала до упора окно и высовывалась в него чуть ли не по пояс, подставляя голову горячему ветру. Тегеранские автолюбители приветливо мне махали. Мама, конечно, так делать не разрешала, но папа мне не мешал. Он понимал, в чем дело.