Жанна Голубицкая - Тегеран-82. Начало

Время пролетело незаметно. Когда мама с папой появились на пороге, из зеркала на меня глядела натурально Мирей Матье! Темная шатенка с круглой прической, только мне сделали длиннее, как и обещали. Я была в полном восторге! И даже маме понравилось, несмотря на длинную челку. Папа расплатился с милыми тетями, а они на прощание меня расцеловали и сказали, чтобы я приходила к ним подравнивать концы и челку.

– А платье уж купите сами, мне нужно в посольство, – сказал папа, когда мы вышли из салона. – Сходите в «Курош», здесь недалеко.

– А что такое курош? – спросила я. – Так зовут старшего сына шахини!

– В данном случае название модного магазина здесь, на Моссадык, – пояснил папа. – А назвали его так – как, вероятно, и старшего сына Пехлеви – в честь древнего персидского царя-завоевателя. Он правил великой Персией в доисламское время, когда персы были не мусульманами, а зороастрийцами.

– А кто такие зороастрийцы? – полюбопытствовала я.

– Это огнепоклонники, те, кто поклоняется огню. Но вообще у них было много божеств, как у язычников, – ответил папа. – Я тебе возьму в посольской библиотеке учебник истории, раз тебе интересно. Только в наших учебниках этот царь упоминается как Кир Великий, а персы называют его шах Курош или Куруш. Курош провозгласил курс на создание «великой цивилизации» и сам стал для древних персов божеством.

– Так идти-то куда? – неожиданно прервала лекцию мама, хотя очень любила все познавательное. Но, должно быть, в магазин ей хотелось больше.

– Идите прямо, «Курош» будет справа через два квартала, – папа махнул рукой вдоль центральной улицы, на которой мы стояли, сел в «жопо» и уехал.

Мы с мамой пошли по Моссадык.

Над улицей растянулись полотнища, извещающие в том числе и на английском, что 29-го эсфанда или 19-го марта Иран отметит День Национализации иранских нефтяных промыслов.

Это был тот самый недолгий отрезок времени, когда центральная улица Тегерана уже не была Пехлеви, но еще не стала Валиаср. Тогда исламские лидеры еще не сообразили, что присвоить ей имя Моссадыка идеологически глупо. Об этом я узнала намного позже – из воспоминаний шахбану Фарах. Она описывала, как познакомилась с шахом Мохаммедом в Париже на приеме в посольстве Ирана, куда пригласили всех иранских студентов, учащихся на тот момент в Париже. Как позже, уже в Тегеране, она вдруг получила по почте приглашение на обед в шахскую резиденцию от принцессы Шахназ, старшей дочери шаха от египетской принцессы Фаузии. Каким шах оказался милым и простым в общении при их встречен за обедом, как катал ее на личном спортивном самолете, сам сидя за штурвалом, и как она влюбилась. Не потому что он шах, а потому что он был интересным мужчиной и галантным кавалером. В книге были семейные фото шахской четы, позволяющие в это поверить. Я бы тоже решила, что шах Мохаммед – интересный мужчина. Фоном к воспоминаниям шахини служили события в стране, по поводу которых она переживала или принимала в них непосредственное участие. Моссадыку, которого звали тоже Мохаммед, она уделила в своей книге довольно много места.

Благодаря «Беззаветной любви» шахини к своей стране и шаху, я узнала, кто же этот Моссадык, на улице имени которого я впервые в жизни рассталась с длинными волосами. И чье имя мы невольно произносили каждый день, имея в виду улицу, на которой в 80-м было столько всего интересного – жвачки, кассеты, барби, скейты и «ширини-ханэ» – лавки сладостей.

Моссадык был министром при ныне свергнутом шахе.

В начале 50-х годов ХХ века Моссадык затеял программу национализации нефти и убедил шаха Мохаммеда Реза ее подписать. Программа дала надежду на лучшую жизнь простому народу, а шаха рассорила с его английскими друзьями и партнерами. Английские нефтяные компании покинули страну и наложили эмбарго на иранскую нефть. Нефтедобыча на территории Ирана практически прекратилась, последовала инфляция и обнищание беднейших слоев общества. Вспыхнули народные волнения, и в августе 1953-го шах покинул Иран на своем частном самолете, улетев сначала в Ирак, а затем в Италию. Но не прошло и месяца, как он вернулся, заручившись мощной поддержкой Англии и США. Именно поэтому в 80-м многие думали, что Пехлеви снова вернется, ведь такое уже было.

Когда шах Мохаммед Реза вернулся в Иран, в опалу попал сам Моссадык. Его лишили должности, сослали в глухую деревню и забыли о нем. А вспомнили только после исламской революции – в связи с тем, что он пострадал за свое намерение передать иранские нефтяные месторождения в руки народа. И, недолго думая, новая власть вместо имени беглого шаха дала центральной столичной улице имя последнего из его злейших врагов.

Для блюстителей исламской морали это примерно то же самое, что для жертв репрессий улицу Сталина переименовать в улицу Берии. И только через пару лет до нового правительства дошло, что Моссадык был страшно далек от идей исламской революции. В 1982-м его имя вымарали из названия главной торговой артерии Тегерана, переименовав ее в Валиаср, коей она и остается по сей день.

Но День национализации нефти, случившийся при Моссадыке, в Иране поныне ежегодно отмечают, как общенародный праздник.

Меджлис Ирана принял решение о национализации нефтяной промышленности 15 марта 1951 год, сенат одобрил его 20 марта, поэтому для государственного праздника избрали день между этими важными событиями – 29-го эсфанда или 19-го марта.

И хотя сегодня Моссадык предан забвению, именно он, как ни крути, был тем, кому впервые удалось отдать нефть народу.

«Курош» оказался большим двухэтажным универмагом модных товаров с женскими манекенами без чадры в витринах, что говорило о его бездуховности. Чуть позже бесстыжих манекенов нарядят в платки и манто – свободное одеяние вроде не приталенного плаща, прикрывающее попу.

На первом этаже на каждом шагу стояли гигантские зеркала и прилавки с разнообразной косметикой, возле которых не было продавщиц. Иранки спокойно к ним подходили, брали с подставок «бесхозные» помады и туши и мазались ими перед зеркалами.

Разумеется, моя мама тут же забыла, зачем мы пришли. Она потянула носом и закатила глаза:

– Мистерия де Роша от «Роша»! – выдохнула она. – Мои любимые духи!

С этими словами мама ринулась вперед и растворилась среди бесчисленных лотков с парфюмерией.

Я поднялась по эскалатору на второй этаж, все равно она за мной не следила.

Справа от эскалатора был огромный зал, увешанный разнообразной одеждой. Между вешалками там и сям стояли разряженные в пух и прах манекены обоих полов. Мне даже стало страшно одной войти в этот тряпочный водоворот, я испугалась в нем затеряться.

Слева сиял огнями ресторан, из него доносилось пение Гугуш и мелодичный перезвон столовых приборов. Прямо был бар, который теперь продавал только свежевыжатые соки, но реклама американского виски над ним осталась.