Жанна Голубицкая - Тегеран-82. Начало

Но главное открытие – челка героини! У девочки со странным именем Мелодия была совершенно невероятная, бесподобная челка – густая и падающая прямо на глаза! Мне бы никогда не разрешили носить такую! У меня вообще не было никакой челки, потому что мама считала, что от длинной челки, лезущей в глаза, у ребенка может развиться косоглазие. Но теперь я страстно желала именно такую – запретную – челку.

И намеревалась выторговать ее у мамы в обмен на отрезанную косу.

Папа пошел к тете Тане выяснять, что за салон она имела в виду. А вернувшись, позвал нас с мамой в наш «жопо».

Это действительно был чудом уцелевший в исламской революции настоящий французский салон красоты – с соответствующим названием и постерами на стенах. Находился он на улице Моссадык, которую многие еще называли по старинке – Пехлеви (см. сноску-11 внизу).

Внутри было роскошно: на низких столиках лежали французские журналы мод, а кофе и «ширини» (сладости – перс) приносили красивые тети, словно сошедшие с картинок в этих журналах. Нас усадили в мягкие глубокие кресла, принесли угощения и только потом принялись расспрашивать, зачем мы пришли. Папа что-то объяснял любезным тетям на фарси, а они поглядывали на меня, улыбались и приговаривали: «Дохтар-э-хошгель!» («Красивая девочка» – перс.) и «Хейли гашанг!» («Очень даже красивая! – перс). Благодаря щедрому на комплименты иранскому персоналу нашего госпиталя, я уже знала, что значат эти слова, и мне было приятно. Когда папа достал из кармана мою журнальную вырезку и показал тетям вожделенный «сессон» они радостно и понимающе закивали. Я поняла, что они умеют его делать, и обрадовалась. Но тут встряла моя мама, до этого она молча листала модный журнал вприкуску с ширини:

– Скажи им, чтобы челку ей коротенькую сделали, а то она себе глаза испортит!

Как будто меня нет рядом: скажи им, чтобы ей, а то она…

Я очень разозлилась. Вообще-то у нас был уговор: я отрезаю косу при условии прически, которую я выбрала. А менять правила во время игры, да еще и не спросив «водящего», некрасиво. С таким человеком никто больше играть не будет! Я вскочила и заявила:

– Я передумала резать косу, поехали домой!

Мама уставилась на папу. Папа пожал плечами. Мне показалось, что он все понял. Оставалось рассчитывать на его порядочность, ведь я не понимала, что именно он говорит на фарси тетям.

На всякий случай я выхватила у него свою вырезку, ткнула в девушку на ней, потом в свою переносицу ниже бровей и с отчаяния в полной мере применила свой армянский английский:

– I’d like hair-style like the girl on this picture, but a bit longer! («Я хочу прическу как у девочки на этой картинке, только немного длиннее!» – англ).

– Don’t worry, darling, we’ll style you absolutely one in one! («Не волнуйся, дорогая, мы сделаем тебе один в один!» – англ), – ответила одна из тетей, продемонстрировав, что во французской парикмахерской прекрасно понимают по-английски.

У меня отлегло от души: теперь родители не смогут подговорить парикмахерш за моей спиной. Мама тоже это поняла и утратила к процессу интерес:

– А мы с тобой пока в ювелирный съездим на Каримхан, – распорядилась она папой. – Я Талеби-ага кольцо отдавала на чистку.

Все-таки моя мама умела быть противной! Мне, конечно, не хотелось, чтобы она указывала, как меня стричь. Но и одной оставаться в роскошном салоне мне не хотелось. Все были ко мне очень приветливы, но все же одной как-то неуютно.

У мамы на Каримхане был свой ювелир, она даже помнила, как его зовут.

Улица Каримхан-занд, соседняя с нашей Вилла-авеню, со старинных времен считалась ювелирной, столько там золотых магазинов. Но все посольские жены почему-то доверяли только Талеби-ага. Говорили, что у него лучшие сеты (гарнитуры) с бирюзой и топазами.

Под стеклом на его прилавке красовались дивные штучки: кулончики в виде вырезанной из золота арабской вязи, знаков Зодиака, крохотных слоников, носорогов, дельфинчиков и прочих живностей. Золотые цепочки переливались сотнями причудливых плетений, сережки при всей вычурности оставляли ощущение воздушности – дизайн у персидских ювелиров всегда был на высоте. Так говорила моя мама.

Когда меня впервые привели в магазин к Талеби-ага, он первым делом выяснил, кто я по гороскопу, и тут же вручил прелестную золотую подвеску для знака Весы. Отказаться было никак невозможно. Пока папа пихал ювелиру подарок назад, уговаривая его на фарси, мама по-русски шипела мне в ухо, чтобы я не смела брать, это может быть провокация. Но все было бесполезно. Талеби-ага убрал руки за спину и только улыбался. А когда мои родители со своими отказами окончательно ему надоели, сказал:

– Если вам не нравится, можете выбросить туда, – ювелир указал на городскую урну, виднеющуюся за витриной. – Я свои подарки назад не беру.

Он сказал это как-то так, что мы все сразу поняли, что дальше спорить будет просто неприлично. Надо просто поблагодарить и обрадоваться. Собственно, я уже обрадовалась: вещица смотрелась очень красиво, и до сих напоминает мне о ювелирных лавках на Каримхане.

Ювелирный шопинг в Тегеране был особенным ритуалом, и все наши не сразу, но привыкли к его порядку. Торопливость в тонком деле выбора и покупки украшений была неуместна. Войдя в лавку ювелира, надо было неспешно побеседовать с хозяином, расспросить, как он поживает, выпить с ним чаю с финиками и фисташками, и только потом перейти к делу.

– Своему ювелиру постоянный покупатель должен доверять как пациент врачу, а общение с ним должно быть обставлено дружественно и даже по-семейному. Вот тогда у вас будут настоящие драгоценности! – так моей маме как-то сказала шикарная Паризад-ханум.

С тех пор мама это повторяла. И пользовалась всеми дополнительными опциями наличия «своего» ювелира – носила ему свои украшения на чистку, ремонт или если вдруг решала уменьшить размер колец. В Тегеране пальцы у всех нас стали тоньше из-за очень сухого климата, который заодно излечивал болезни почек – это утверждал мой Грядкин.

В общем, я знала: если мама идет к ювелиру, это надолго.

Меня усадили в удобное парикмахерское кресло перед большим зеркалом и включили Хулио Иглесиаса. В то время тегеранские дамы относились к нему с большой нежностью: он пел из каждого авто, где за рулем была ханум. Правда, всего несколько лет спустя ханумки изменили Хулио, горячо полюбив другого испанского парня – Луиса Мигеля.

Персиянки из французского салона возились со мной, нежно воркуя между собой. Я слушала сладкоголосого Хулио, листала журнал, попивала кофе из маленькой чашечки и чувствовала себя восхитительно взрослой. И даже не расстроилась, когда одна из парикмахерш показала мне аккуратно перевязанную с обоих концов мою отрезанную косу. Ее красиво упаковали, чтобы вручить моим родителям на память.