Жанна Голубицкая - Тегеран-82. Начало

На прощанье шахиня с дочкой подарили нашей школе целую машину- рефрижератор, наполненную «семейными галлонами» английского ванильного мороженого и ящиками разноцветных йогуртов с разными вкусами и кусочками фруктов внутри.

Шахские угощения нам еще долго выдавали в качестве школьных завтраков. Больше всего я полюбила ананасовый йогурт.

Много лет спустя, читая мемуары Фарах-ханум, изданные за океаном (их мне привез из США бывший одноклассник), та сценка всплыла у меня перед глазами, будто была вчера. С каким достоинством и доброжелательностью общалась с нами шахиня, как искренне и открыто улыбалась, как маленькая Лейла раскрашивала с нами подаренные ее мамой картинки…

Каким бы ни был персидский шах с общечеловеческой и политической точки зрения, судя по тому, как любила его семья, мужем и отцом он был хорошим. Шахбану назвала свои мемуары «Беззаветная любовь» – к мужу, к родине, к детям и ко всему тому, что она делала. В них она пишет, что во все, чем ей приходилось заниматься, она старалась вложить любовь – и поэтому многое ей удавалось. Лично я ей верю.

Из воспоминаний Фарах-ханум я узнала оценку событий того времени семьей Пехлеви, но это случилось намного позже. А тогда, впечатлившись монаршим визитом в нашу школу, я стала интересоваться шахиней, но узнала лишь то, что удалось подслушать во взрослых разговорах.

Посольские жены судачили, что в шахбану был влюблен наш певец Муслим Магомаев. А это говорило о многом: Магомаев даже моей маме нравился. Почти так же сильно, как Вахтанг Кикабидзе и Ренат Ибрагимов, от которых она вообще балдела.

Еще говорили, что Фарах-ханум не раз проявляла благородную стойкость и сдержанность. Завистники плели шахине про ее мужа всякое, но она никому не верила – только любимому и своему сердцу.

Шах был старше ее почти на 20 лет, разница в возрасте почти как у нас с Грядкиным – разве что немного поменьше.

Грядкину на тот момент был 31 год, это я потихоньку выяснила в списке сотрудников, найденном у мамы в приемном покое. Против моих девяти разница составляла всего-то 22 года. Не так уж и много. Моих любимых чеховских и тургеневских героинь на каждом шагу выдавали за мужчин, старше их на 20 лет и больше, и иногда они даже их любили! За месяцы, проведенные без советской школы, в книжной любви я стала большой специалисткой: никто не мешал мне читать любые взрослые книжки, какие только попадались под руку.

В том же списке сотрудников указывалось, что Грядкин женат, но меня это не смутило. Я решила, что раз жена дяди Вали не побоялась отпустить его одного так далеко, значит, она его не любит. Вот моя мама сразу сказала: «Мужа одного не оставлю, тем более, в такой дикой стране!»

В общем, я озаботилась платьем, достойным шахини и внимания Грядкина.

Незадолго до этого мама как раз предлагала купить мне к весне новое платье. Но тогда я еще не знала, что ко мне придет любовь, и отказывалась. Мне не то, чтобы не хотелось платья, просто было лень за ним идти. Тем более, с мамой.

Это с папой можно было приехать на машине и быстренько купить то, что висит ближе ко входу. А с мамой процесс затягивался. Она требовала тщательных примерок, долго сомневалась, щупала ткань, качала головой, употребляла свое любимое слово «кустарщина» и по десять раз подозрительно меня перепрашивала: «А ты точно будешь это носить?»

При этом мама никогда не торговалась, заявляя, что это неприлично. Но я подозревала, что она просто не умеет. Но даже без торга поход за покупками с мамой отнимал полдня, а, по папиной версии, и ползарплаты.

Папа же доезжал до магазина быстро, долго выбирать не любил, ловко торговался на фарси и в итоге, пожав руку продавцу, уносил товар за полцены. Правда, иногда дома оказывалось, что и размер не тот, и вообще купить надо было не футболку, а рубашку, но по любому «магазинничать», как он выражался, с папой было интереснее.

Как только я объявила родителям, что согласна на платье, папа тут же принялся обрабатывать меня по другому насущному вопросу, убеждая расстаться с толстой косой по пояс. Этот разговор начался еще в Москве – мол, мы едем в жаркую страну, зачем тебе эти хлопоты? Я догадывалась, что моя коса утомила не папу, а маму, и это она ему ябедничала. Потому что ей приходилось ее заплетать. Но в итоге чаще это делал все-таки папа.

В тот день у родителей был праздник: лишиться косы я согласилась тоже. Но только при условии, что отрежут ее не абы где, а в настоящей французской парикмахерской (про то, что она существует, я слышала от тети Тани). А взамен косы на моей голове соорудят не абы что, а писк сезона «сессон». Как у Мирей Матье, только в удлиненном варианте. Для наглядности я вырезала девушку с подобной стрижкой из журнала «QUELLE». Ведущие модные журналы мирового значения выписывало наше посольство для отдела прессы, на самом деле, все уносили их домой. Я любила их листать, мне нравилась красивая жизнь.

Моя коса, которую не отрезали лет с пяти, пострадала от любви к Грядкину, но не только. Приложил к этому руку и Алан Паркер в роли сценариста. Мы как раз посмотрели в нашем госпитальном конференц-зале английский фильм «Melody» 1971-го года выпуска. Его порекомендовал иранец, владелец закрытого революцией кинотеатра, у которого мой папа брал напрокат ленты для наших конфиденциальных просмотров в узком медицинском кругу. Кино было, как всегда, без перевода. Но в данном случае он и не требовался. Там было много красивой музыки (позже я узнала, что саундрек к фильму – новый на момент выхода ленты альбом «Bee Gees»). Фильм рассказывал о любви мальчика и девочки моего возраста, они учились в одном классе лондонской школы. Девочку звали Мелоди – то есть, Мелодия. В Англии и так девочек называют. Мелодии сначала не обращала внимания на влюбленного в нее мальчика, а потом тоже влюбилась. В этом контексте моего английского вполне хватило, чтобы понять все до единого слова.

Фильм про любовь двух моих лондонских ровесников принес мне массу открытий. Детская лав-стори происходила на фоне лондонских видов – от центральных улиц и богатых кварталов до бедных предместий. По картинкам в школьном учебнике инглиша я представляла себе город Лондон величавым и шикарным. А в фильме он выглядел весьма серенько – особенно, в сравнении с солнечным Тегераном.

Другое открытие – английские дети бесились и безобразничали точно так же, как наши. И даже больше. Хотя в школе нам рассказывали, что они там все чопорные, а в самых дорогих пансионах за провинности вообще бьют палками, даже наследных принцев.

Кстати, сцена телесного наказания в фильме тоже была: директор всыпал ремнем влюбленному герою. Мне трудно было даже представить себе, как наша московская директриса Валентина Григорьевна вызывает провинившихся к себе в кабинет и лично стегает ремнем. А когда все же представила, стало очень смешно. Воображаю себе реакцию своих одноклассников! Наверняка через 15 минут после начала экзекуции сбежались бы все родители и «позвоночные» покровители школы, и директрисе было бы несдобровать.