Андрей Валентинов - Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы

Да, все верно. Именно так они должны начать…

– А мой телефон… Его вам дал он?

– Нет, конечно, Виктория Николаевна. Номер мне дали совсем в другом учреждении, равно как приказ повидаться с вами. Но с Юрием Петровичем я действительно виделся, причем не раз. Так как мы договоримся?

– Простите, а вы сами-то – тоже больной?

– Самый настоящий, – Ника вновь услыхала невеселый смешок. – Отпустили на полдня по такому поводу. Но я не буйный…

Сумасшедший? Но неизвестный говорил вполне разумно…

– Давайте встретимся в городе.

– Хорошо… Только, Виктория Николаевна, я плохо знаю Столицу.

Такого она не ожидала. Если бы не слова о приказе и «учреждении», Ника готова была поверить, что с нею действительно говорит кто-то, только что вышедший из больницы. Внезапно ей стало весело.

– Ну, Мавзолей вы знаете?

– Во всяком случае, могу найти. Но там людей много.

– Хорошо… – Ника вспомнила вечно полную народа Главную Площадь. – Александровский сад. Там есть искусственный грот, слева – скамейка…

– Понял. В десять вас устроит?

Виктория Николаевна взглянула на часы:

– Да. Как я вас узнаю?

– Я буду в форме, так что не ошибетесь. Впрочем, я вас сам узнаю. Надеюсь, фотографии не очень врут.

– Это комплимент?

Странно… Ника представляла себе этот разговор совсем по-другому: тонкие намеки, затем угрозы…

– Конечно! До встречи, Виктория Николаевна…

Ника долго сидела у стола, держа в руке замолчавшую трубку. Все оказалось просто: позвонил молодой человек с приятными манерами, пригласил на свидание… Неужели он видел Орфея, говорил с ним?..

В Александровском саду было людно, хорошая погода словно приглашала погулять. Правда, на аллее мало кто задерживался, все шли вперед, к Главной Площади, или обратно – к Манежу. Ника прошла мимо изуродованного обелиска 300-летия Романовых и поспешила вперед, к небольшому гроту, странным образом уцелевшему возле мрачной краснокирпичной стены. Две скамейки – обе пустые. На циферблате – без трех десять…

– Виктория Николаевна?

От неожиданности она вздрогнула. Похоже, они оказались в этом месте одновременно, но неизвестный был наблюдательнее.

– Значит, левая скамейка?

…Новенькая красивая форма, большие темные очки, прикрывавшие глаза. Петлицы оказались не малиновыми, а почему-то голубыми. Летчик? Но у пилотов цвет немного другой…

Они присели на скамейку. Неизвестный достал папиросы, но тут же убрал коробку.

– Нет, не буду. Постараюсь бросить.

Нике стало интересно. Зачем очки? Неужели шпионы действительно обязаны носить дурацкие черные стеклышки?

– Вас мои очки смущают? – усмехнулся он. – Извините, с глазами не все в порядке.

Очки неизвестный все-таки снял, и Ника сразу же поняла – перед нею больной. Бледное, изможденное лицо, странные неживые глаза. И все-таки лицо показалось знакомым. Ника попыталась вспомнить. Лицо – нет, но голос… Да, голос! Еще когда он говорил по телефону!..

– Простите… Вы – Сергей? Сергей Пустельга?

В пустых, тусклых глазах что-то блеснуло.

– Мы… были знакомы?

– Ну конечно! – она даже не обратила внимание на «были». – Как же вы не помните? С вашей-то профессией!

Последнюю фразу Ника произнесла не без иронии. Сергей грустно улыбнулся:

– Вот так подготовился к разговору! А я еще думал, с чего лучше начать?.. Для профессии своей я сейчас не очень гожусь: болен. У меня то же самое, что у Юрия Петровича…

И тут Нике все стало ясно. Сергей лежит в той же больнице, что и Орфей! Амнезия, потеря памяти…

– Я не помню не только вас, но и своих родителей, Виктория Николаевна. Впрочем, вас это вряд ли заинтересует. Я обещал рассказать о Юрии Орловском…

– Да, конечно… – очнулась она. – Вы его видели?

– Видел. Он на четвертом этаже в сорок третьей палате. Палата отдельная, два человека за дверью…

Сердце отчаянно билось. Значит, правда, Орфей в Столице, почти рядом! Он болен, его охраняют. «Два человека за дверью»… Кажется, Сергей сочувствовал – или хорошо разыгрывал сочувствие.

– Как он? Изменился… сильно?

– Я не видел его раньше. Впрочем – вот…

Пустельга достал небольшую фотографию. Ника еле сдержалась, чтобы не выхватить ее из рук. Да, это он, Орфей! Похудевший, изменившийся, но живой. Слава Богу, живой!..

– Снимали позавчера, – пояснил Сергей. – На здоровье он не жалуется. Только память…

– Юрий… Он… совсем ничего не помнит?

Ника, не отрываясь, разглядывала снимок. Лицо Орфея стало совсем другим. Прежде у него не было такого взгляда! Словно сквозь знакомые глаза смотрел кто-то чужой…

– Почти ничего. Стерто все, что связано с личностью. Горация помнит. И, кажется, французский…

Странно… Впрочем, Виктория Николаевна, читала о чем-то подобном. Исчезает личность. Того Орфея, которого она знала, уже нет. Есть кто-то другой, запертый в одноместной палате на четвертом этаже с охраной у дверей. Этот другой помнит Горация, но не помнит ее…

Ника сама поразилась своему спокойствию. Не закричала, не задохнулась от боли. Наверное, потому, что уже поняла: этим не помочь.

– Я – немного врач, – она заговорила негромко, без эмоций. – Вы не могли бы точнее называть диагноз?

Пустельга покачал головой:

– К сожалению, нет. Думаю, вы сможете узнать об этом сами. Я, как вы уже догадались, появился здесь не по собственному желанию…

Он ничего не скрывал, и эта откровенность вызывала доверие. Возможно, в этом тоже был расчет – искренность всегда ценится.

– Я сотрудник наркомата госбезопасности. Вам велели передать следующее: болезнь Юрия Петровича очень опасна, но излечима. Требуется ваша помощь. Если вы согласны…

– Но что я могу?

– Вы сможете спросить и об этом… Кстати, должен извиниться за своих, так сказать, коллег, – Сергей поморщился. – Мы попросили посмотреть за вами, чтобы вы не исчезли из города, а они, идиоты, устроили фейерверк…

Легче не стало. Что НКВД, что госбезопасность! Волки…

– Скажите, Сергей… – нерешительно проговорила она. – Вы думаете, излечение возможно? Вы не врач, но вы же контрразведчик, должны понимать…

Пустельга еле заметно дернул плечами.

– Понимаю так: Юрий Петрович нужен начальству позарез – здоровый и невредимый. Для этого они готовы пойти на все. Тот человек, который этим руководит, обычно не ошибается.

– Ясно… А вы, Сергей? Почему используют вас, больного? Для пущей убедительности?

– Наверное, – Пустельга вновь надел черные очки и отвернулся. – Мне сказали… Мне обещали, что если вернут память Орловскому, вылечат и меня. Иначе… В общем, мне осталось немного…

Нике стало не по себе. Вот, значит, как умеют работать эти штукари! Она взглянула на Сергея. Молодой человек сидел по-прежнему отвернувшись, нелепые темные очки закрывали глаза…