Андрей Валентинов - Воскрешение Латунина

Впрочем, и сам Премьер говорил об этом с каждым разом все менее уверенно, особенно после того, как двое его давних и хороших знакомых, ныне руководивших крупными обкомами, рассказали о том, что из столицы якобы ожидается распоряжение о приостановке критики культа личности Латунина. Правда, самого распоряжения еще никто не видел, но, как поясняли Николаю Ивановичу, многие из секретарей обкомов поспешили прикрутить вентили «гласности». Поговаривали, будто что воскрешение Латунина необходимо с государственной точки зрения, поскольку только великий вождь способен вывести страну из кризиса и навести порядок. А пока местное начальство как следует придержало прессу и телевидение, сократило до минимума возможности проведения митингов и демонстраций, которые теперь предпочитали, на всякий случай, не разрешать. А в одном районном центре неизвестные энтузиасты как-то ночью вытащили бог весть откуда сброшенную много лет назад с пьедестала статую Латунина и водрузили ее в городском парке вместо одной из девушек с веслом. Растерянные функционеры, не решаясь ни отправить статую обратно на свалку, ни узаконить сей обломок культа, предпочли забить самостийный памятник досками, приставив к нему караул. Словом, начали твориться совершенно уже нелепые вещи.

Тяжелые впечатления от поездки, наверное, и стали причиной того, что в первую же ночь по возвращении в Столицу премьеру приснился невероятный по своей реалистичности страшный сон…

…Сон начинался с того, что Николай Иванович, как он и собирался сделать поутру, направился на работу, дабы приготовить отчет о поездке для заседания Главного Совета. Но подойдя к своему кабинету, Премьер с удивлением обнаружил отсутствие своего секретаря. Вместо него Николай Иванович увидел какого-то весьма мрачного на вид пожилого мужчину, судя по внешности, типичного отставника.

– По какому делу? – вопросил Премьера отставник-секретарь, преграждая дорогу в кабинет. Несмотря на то, что все это происходило во сне, Николай Иванович вначале попытался объяснить происходящее рационально – то ли перепутал кабинеты, то ли в его кабинет почему-то переместили другое руководящее лицо.

– Вы куда? – продолжал невесть откуда взявшийся цербер. – Хозяин занят!

– Я Ермолаев, – попытался объясниться Премьер. – Это мой кабинет!

– Вот еще! – крайне невежливо ответствовал секретарь и нажал кнопку селектора.

– Здесь Ермолаев, – пояснил он неведомому обитателю кабинета. – Гнать его?

Селектор что-то буркнул. Цербер с сожалением поглядел на вконец обалдевшего Николая Ивановича и с явной неохотой произнес:

– Проходите. В следующий раз записываться надо. А то много вас тут…

Премьер вихрем ворвался в кабинет и тут же застыл, не в силах сделать и шагу. Прежде всего он убедился, что от перемен, затеянных им в последнее время, не осталось и следа. Лампы дневного света исчезли, зато вновь появились зловещие шторы. На зеленом сукне стола громоздились какие-то книги, журналы, рукописи. За столом никто не сидел.

– А вот и товарищ Ермолаев! – услыхал он откуда-то слева.

Премьер оглянулся и похолодел – у зашторенного окна стоял товарищ Латунин, держа в руке известную когда-то всему миру трубку.

– Вы, наверное, удивлены, – продолжал Никодим Кесарионович. – Видите, Николай Иванович, за время вашего отсутствия произошли некоторые перемены. Теперь этот кабинет занимаю я.

– А где…– пробормотал Николай Иванович, решив выяснить судьбу своих коллег.

– Вас интересует, где члены Главного Совета? – понял его товарищ Латунин. – Они не оправдали высокого доверия партии и народа. И мы их наказали… – закончил он, пыхнув трубкой.

Николай Иванович, даже во сне сообразив, что далее здесь оставаться крайне небезопасно, попятился к двери.

– Вы уходите? – улыбнулся Латунин. – Прощайте, товарищ Ермолаев. Лаврентьев, проводи! – обратился он к кому-то за спиной Николая Ивановича.

Премьер оглянулся и прямо перед собой узрел расстрелянного много лет тому назад бывшего министра внутренних дел Лаврентьева.

– Чего смотришь? – буркнул Лаврентьев, уставившись на Николая Ивановича тусклыми неживыми глазами. – Воскресили меня. А тебе конец, понял?

Николай Иванович понял и, прошмыгнув мимо страшного призрака, выбежал в коридор. Вслед нему тут же заревела сирена…

…Очнувшись в холодном поту, Николай Иванович выключил будильник и долго лежал, схватившись за сердце.

На работе Премьер весь день был мрачен, все валилось у него из рук. Только к вечеру Ермолаев немного пришел в себя. Ночной бред начал потихоньку рассеиваться. Николай Иванович успокаивал себя тем, что в кабинете по-прежнему горят лампы дневного света, секретарь на месте и вообще ничего подобного не может быть, потому что не может быть никогда. И тут, когда Премьер уже собирался домой, секретарь соединил его с товарищем Егоровым.

– Слушай, Николай! – обратился к нему Кузьма Самсонович. – Тут, понимаешь, такое дело. Мой подопечный хочет посетить Столицу и заехать к нам. Заодно желает заглянуть в свой бывший кабинет. Ты как, не против?

Товарищ Ермолаев схватился за сердце и застыл, не в силах вымолвить ни слова.

– Алло! Алло! – окликал его голос товарища Егорова. – Ты слышишь меня?

– Слышу, – наконец, выдавил из себя Премьер. – Знаешь, Кузьма, ты его ко мне не веди. У меня тут бумаги… секретные…

– Да он только заглянет. Все-таки столько времени проработал, сам понимаешь.

– Ладно, – сдался Ермолаев. – Но только вечером, когда меня не будет. И на минуту, не больше.

– Чудак! – хмыкнул товарищ Егоров.

Следующую ночь Николай Иванович провел без сна, а наутро, перед тем как отправиться на работу, поднял трубку телефона и решительно набрал номер товарища Возгривина.

Сержант Николай Рипкин был готов к самому худшему. Услужливое воображение рисовало заманчивые перспективы многолетнего путешествия в отдаленные восточные районы Великой Державы, столь нуждающиеся в освоении – или даже изрешеченную пулями кирпичную стену подвала, где вполне мог закончиться его недолгий жизненный путь. Все оказалось, однако, не так страшно. Товарищ Возгривин, внимательно выслушав исповедь молодого грешника, потребовал собственноручно изложить на бумаге все подробности дела, после чего взял с сержанта подписку о неразглашении случившегося. С тем он и отбыл восвояси, напоследок велев Коле при первой же возможности забрать челюсть у деда и передать в соответствующее учреждение. Нужный телефон было велено заучить наизусть и никому не сообщать. Рипкин, при всем своем испуге, не мог не удивиться, отчего столь авторитетное «соответствующее учреждение» само не изымет у злокозненного косенковца кость, но, немного подумав, решил, что это, собственно, не его ума дело.