Алексей Жоров - Окна Александра Освободителя

Как я оказалась в постели под тремя одеялами помню смутно, меня знобит. Но температура утром детская, 37 и 4, горячий чай с калиной и мёдом, пару таблеток и я иду в школу, опоздав всего лишь на однин урок. До конца не расхворалась, хоть ещё три вечера мешочек-грелку из почти раскалённого песка, в полотенце завёрнутого, приходилось прикладывать. Выдюжил организм, но с одиночными вылазками по такой погоде пора заканчивать. А что делать? Находка больше чем на 10000 баксов заставит нас с возможными компаньонами передраться гарантированно. А кто говорит о полноценных компаньонах, взять двух или трёх бомжей да ящик водки для них. А потом? А потом в расход, поможем человечеству в самоочищении. И как это сделать? А смогу ли я? Нет, не правильный вопрос, правильный вопрос звучит так, сделать это на зимних каникулах или подождать до тепла? В тепле оно легче. Вот только летом людей вокруг побольше, а это опять же свидетели… Что делать? Решайся девочка. Сдать государству? Поблагодарят, по щёчке потреплют, и себе по особнякам растащат. А если самой то лишь так, через тернии пробираясь. Бомжи. Бомжи это пьянь. Водка. Водка? Палённая водка, ну-ка девочка, развивай, развивай… И могилу они себе выроют сами, а от меня только забросать. Так, срочно в инет искать информацию по ядам.

Я ринулся вниз по ступенькам, расталкивая тех, кто в коридорах не успевал убраться с моего пути. За мной слышался топот сопровождающих, не поспевающих за моим полётом. Когда я подбежал к двум распростёртым телам и взглянул на крестьянина, то меня чуть не вывернуло на изнанку от вида его разлетевшихся мозгов. Отцу повезло, если это можно назвать везением, он упал сверху своего палача, у него были перебиты ноги и поясница, но он был жив! Ни кто из толпы, молчаливо обступивших царя, не решился притронуться к нему. По их представлениям он небожитель и умереть не может, а страх навлечь его гнев сильнее страха, что по их вине он умрёт. Я постоял над ним минуту, приходя в себя, затем стал раздавать приказы. Первым из них было оцепить дворец, ни кого не выпускать, а на проход бежать за разрешением ко мне. Одну из дверей парадного сорвали с петель и положили на неё тело, затем отнесли в одну из ближайших комнат на первом этаже. Выгнал всех из комнаты и за порогом стал отдавать распоряжения. Послал одного из солдат за доктором, Арсеньева вывел на крыльцо и приказал начальнику пушкарей пропустить в город, за Дубельтом.

Всей свите тоже нашлись дела, даже фон Сименс временно был отправлен посыльным, с небольшим конвоем из жандармов к некоторым своим влиятельным соотечественникам с приказом разговаривать с ними вежливо, но арестовывать при малейшем подозрении и даже хамстве, по отношению к ним. Все гвардейские полки были подняты по тревоге и заняли город, сопротивления и саботажа приказам не было, даже тому, что приказано стрелять без разговоров во всех ретивых и наглых, особливо в тех, кто разводит политические беседы. Фельдъегерям сон в ближайшее время так же был противопоказан, они порскнули в разные стороны воззвания с моей подписью о смерти отца и моём воцарении. Да умер великий государь, для всех остальных умер. Я не мог поступить иначе. Или он будет жив и здоров, подписывая бумаги, нужные мне, либо он будет мёртв и царём буду я. Но убить его было выше моих сил, вина в его положении незавидном была моя. Не всепоглощающая боль, а именно вина, в том, что я не просчитал действий одного единственного охранника, да и отец повёл себя не так, как я ожидал.

Мне вдруг вспомнилась картина из учебника в будущем, где умираю я, с раздробленными взрывом ногами. Почти ничего не изменилось, только один царь заменил на смертном одре другого. А может мне теперь ждать его смерти? Не ведаю. Знаю лишь то, что народу было объявлено о том, что царь скончался в 6 утра. Как я его похоронил за день, бог ведает, трёх попов пришлось кинуть в тёмную, и лишь четвёртый согласился с моими железными доводами. Гроб был открыт до полудня, выносили его уже закрытым, и тело там было другим. На место царя положили его убийцу. Эта церемония стала нарушением всех мыслимых и немыслимых канонов, но итогом этого стало то, что в одном из загородных дворцов под охраной из двадцати вооружённых крестьян поселились он и матушка, о коей было объявлено, что она недужит, с ними был и врач. В охране я мог быть уверен. по крайней мере сейчас, пока их эйфория от свободы и своих наделов не прошла.

Была ли в дальнейших событиях божья воля, того не ведаю, но отец очнулся пятнадцатого и был в полном сознании. За день разговоров с врачом и с женой он уяснил ситуацию и понял, что охрана боится не его, а возможности потерять вновь обретённую землю и свободу. Сильный человек, царь, силач, сердцеед, осознав свою беспомощность, полную зависимость от окружающих он сломался. Вечером 17-го он попросил оставить ему свечу и оставить его одного, якобы для молитвы. Зубами надорвав простынь, и связав из нескольких полос верёвку он смог приподняться и накинуть верхнюю петлю на высокое навершие в изголовье его ложа. Крепка была кровать, из дуба, она выдержала, когда отец лицом вперёд рухнул с кровати на нижнюю петлю. Горло было передавлено, тело, уже не контролируемое разумом попыталось спастись, но силы рук у полузадушенного и полупарализованного человека уже не хватило. Смешно, но решившись уйти, он выполнил мою, переданную через мать просьбу и ещё днём написал по моему черновику завещание. Всё то он понимал, да и держава была для него пустым звуком.

Что творилось в Петербурге за это время? Спокойствие, смертельное спокойствие. Было семь попыток выступить против меня, пять из них лишь словесные. Во всех случаях результат был один, конфискация имущества мятежника, с последующим освобождением крестьян. Освобождение всё больше напоминало рутину и перекочевало с улицы в большой зал дворца, всё более оттачивая саму процедуру, натаскивая писарей и ответственных за это дело жандармов. В час ночи 18-го я прибыл по зову из комфортной темницы отца. Его нашёл лекарь, мать была в прострации, даже не плакала. Похоронил я его наличными силами в его же усыпальнице. Земле мы его гроб не предавали, так как я заранее не знал, выживет ли отец от полученных травм вообще. То, что он очнулся в здравом уме, вообще было чудом. Но чудо не помогло, и я оставил в освящённом охраняемом склепе самоубийцу. Мать была заперта вместе с доктором, она ни чего не соображала, а вот врач оказался умным малым и попытался выбраться. Я собирался заключить его под стражу, но, увидев его прыть, передумал. Не захотел эскулап бессрочной, но комфортабельной камеры, его выбор. Крестьян, а их было двадцать душ, я заставил расстрелять доктора. Сказав, что так будет с каждым, попытавшимся бежать, я сказал им, что оставляю их на службе ещё на полгода. Оплата идёт по сто рублей серебром в месяц, половина из которых будет отсылаться их семьям. Кто захочет перевезти семьи в город, тому будут выделены деньги на обзаведение. Честно сказав им, что отпустить их не могу, и за длинный язык буду карать, но убивать без причины верных мне воинов не хочу, по сему выбор за ними. Сказал так же, что за беглых ответят их семьи, а сюда я специально подобрал лишь таких.