Дмитрий Шидловский - Противостояние

Алексей хмыкнул. Скандал был большой. Берия слетел в пятьдесят восьмом. Его обвинили в том, что он «сдал» Североросскую Народную Республику. Впрочем, явно это был только повод. И государство, тогда еще Советский Союз, возглавил Косыгин. Суслов и многие другие партийные бонзы ушли в отставку. Новый глава государства существенно снизил роль партии в управлении, опираясь в политике скорее на полицейские и экономические методы, чем на идеологические. Он держал страну в железном кулаке до самой отставки в шестьдесят восьмом. Освободив заключенных ГУЛАГа, ухитрился сохранить полный политический контроль над державой. Закончил экономическую реформу. Провел приватизацию… Очень напомнившую Алексею приватизацию его мира. Берия хоть намеревался продавать имущество своим гражданам, а здесь собственность тихо растащили представители государственной элиты. Фактически, был создан монополистический капитализм. В шестидесятом был введен новый гражданский кодекс, окончательно давший зеленый свет частному предпринимательству. Политический режим был авторитарным, что, впрочем, позволило перейти к рынку без больших социальных катаклизмов. Но к концу шестидесятых, как говорится, пошло-поехало. Страна, уже прочно освоившаяся в рыночной экономике, все настойчивее требовала свободы. Народившийся предпринимательский класс и новое «непуганое» поколение молодых битломанов потребовали свободы. Начались волнения и забастовки. Косыгин, когда-то выведший страну из сталинского лагерного режима, освободивший политзаключенных и «ослабивший вожжи», теперь воспринимался как символ диктата. Что же, история любит улыбаться. Вставшему после него у руля Леониду Брежневу, политику слабому и явно «промежуточному», не оставалось ничего другого, как дать стране полный набор гражданских свобод, включая свободу слова, печати, передвижения и выезда за границу, ввести многопартийность и сделаться первым президентом провозглашенного в семидесятом Евро-Азиатского Союза. Уже в семьдесят втором он передал свой пост первому некоммунистическому главе государства. Тогда сразу напомнили о себе застарелые проблемы имперского прошлого. Что делать, долги надо платить.

Алексей отложил газету. Шурша по рельсам, поезд мягко катил на запад. Промелькнули новгородские предместья и промзона. Вскоре состав выехал на железнодорожный мост, маленький, незаметный, перекинувшийся через узкую речушку, почти ручей. Алексей помнил этот мост. В апреле девятнадцатого его полк отбивал мост у войск Зигмунда. Рубились страшно, речушка была красной от крови. Он отвернулся, заметив, что на холмике, где в девятнадцатом стоял немецкий пулемет, унесший столько жизней его ребят, целовалась пара влюбленных, явно приехавших позагорать. «Всё же старики должны уходить, — подумал он. — Они несут на себе груз, кровь и грязь прошедших лет. Новому миру это не нужно. Что этой парочке до того, что шестьдесят один год назад с этого места из пулемета…»

Дверь купе открылась, и в него вошел Артем в своем привычном джинсовом костюме и кроссовках. Усевшись напротив Алексея, он проговорил:

— Ну, здравствуй, Алексей. Доволен?

— Да как тебе сказать, — отвел глаза Алексей. Он узнал собеседника. — И да, и нет. Жестоко ты тогда с нами пошутил.

— Я лишь помог реализоваться вашим желаниям, — улыбнулся Артем.

— Вот я и говорю, жестоко, — вздохнул Алексей.

— Ну, тебе менее, чем другим, стоит роптать на судьбу, — проговорил Артем. — Для тебя все сложилось наилучшим образом.

— Да, наверное, — нахмурился Алексей, — но вот жизнь прошла, а я так много не понял.

— А ты хотел все понять за одну жизнь? — иронично произнес Артем. — Я не слышал, чтобы у кого-нибудь это получалось.

— Но даже если нам и отпущено много жизней, никто ведь не знает, что было раньше. Предыдущий опыт бесполезен. Его не принесешь с собой.

— Ошибаешься, — покачал головой Артем, — именно опыт-то и забирают с собой, все остальное действительно преходяще. Подсознание помнит, хоть ум и не ведает. Хотя и в этом я могу сделать для вас исключение.

— Нам придется все повторить? — поднял брови Алексей.

— Зачем? Что сделано, то сделано, надо двигаться дальше.

— Куда?

— Сам поймешь. Мне кажется, что у тебя есть несколько вопросов.

— Да. Двадцать пятое мая сорок первого, я тогда… Могло быть по-другому?

— Нет, не ты, — отрезал Артем.

— Я спровоцировал одного монгола сказать Гитлеру…

— Лобсанг? Ты уверен, что ты его спровоцировал? Тогда все ведущие спецслужбы мира, включая гестапо, Интеллидженс сервис и японскую разведку, считали, что он работает на них. На самом деле он с самого начала работал на орден горцев, который всегда незримо присутствовал в мировых событиях. Что бы вы там ни решили с Саниным, он бы все равно посоветовал Гитлеру именно эту дату. Жестоко, конечно… но если вмешиваешься в мировую историю, то вынужден принимать такие решения. Я сам когда-то работал на горцев. Давно, еще в четырнадцатом веке. Тогда тоже пролилось много крови. Не переживай. Это была одна из тех поворотных точек, когда наше невмешательство грозило всей цивилизации.

— Значит, вы всё контролируете?

— Всё контролировать невозможно. Любая система живет своей жизнью. Ты можешь вмешиваться в некоторые процессы, но лишь до поры. Если переступить определенные пределы, войти в противоречие с ее основами, либо ты сломаешь систему, либо она тебя.

— Почему вы позволили нам вмешиваться в историю?

— Нам стало интересно, как это будет. Мудрейшие определили, что фатальной угрозы миру вы не несете, и Неоценимый позволил провести эксперимент в этом мире.

— Вы смотрите на Землю как на полигон для испытаний?

— И да, и нет. Когда будешь с нами, поймешь.

— Что бы здесь было, если бы мы не вмешались?

— Да, в общем, все то же. Только Крым должен был пасть. Русский национализм — это тупиковая ветвь. Ты видишь, что, несмотря на победу во Второй мировой и обладание проливами, они начали отставать еще в пятидесятых. Единственный шанс для них сейчас — это воссоединение с континентальной Россией, которая стремительно интегрируется в Европу. Так что отрицательное воздействие нивелируется. Ну, и пятьдесят третий, конечно. Крушение социалистической системы здесь должно было произойти, как и в вашем мире, в конце восьмидесятых. А здесь после смерти Мао только Северная Корея осталась коммунистическим государством… Но это уже пусть Ким разбирается.

— Тридцать лет — немалый срок. Целое поколение.

— Но мы-то меряем столетиями, — улыбнулся Артем, — для нас тридцать лет — это несущественная коррекция.

— Хорошо вам, — хмыкнул Алексей.

— Так присоединяйся, — протянул к нему руки Артем. — Тебе уже немного осталось. Ответь на оставшиеся у тебя вопросы и приходи.