Данимира То - Тринадцатый свиток. Том 2

К тому же возраст мой был критическим для балета. Тридцать восемь лет! Это возраст, когда балерины уже оканчивали свою карьеру и переходили на преподавательскую работу, или искали новое поприще. Но, разумеется, были и исключения. Большинство прекрасных и не очень танцовщиц были уже замужем, подцепив кавалеров, пока были способны вскружить кому-нибудь голову.

Я же оставалась одна.

Вероятно, это было следствием того что, будучи занятой своей балетной карьерой, я не придавала большого значения карьере семейной. Я просто не могла сосредоточиться на двух делах сразу. Мне нравился балет, и я с упоением занималась им, ездила в Италию, Францию, чтобы отточить свое мастерство.

По возвращении из Европы мне не терпелось блеснуть новыми знаниями и техникой. Грациозная и полная уверенности в себе, я с видимым превосходством демонстрировала свои умения перед остальными танцовщицами. Ловя на себе их завистливые взгляды и презрительные ухмылки, я всё же не могла поставить себя на уровень достойной скромности. Вероятно, истоки моего поведения лежали в том далёком дне, когда я услышала от учителя танцев, что я «деревянная бездарная девошка». И всю мою жизнь, я старалась доказать, я – другая, я – гораздо лучше…

От театра мне была назначена мизерная пенсия, которая таяла в первый же день получения. Пенсия не успевала расти за инфляцией, которая была просто чудовищной.

Последнее время я питалась очень плохо – почти не было денег. Я продавала кое-какие вещи, и безумно жалела о том, что тогда сгоряча вернула все драгоценности своему любовнику.

Вспоминая мою балетную жизнь и карьеру, я видела всё прошедшее как бы в тумане.

И в один прекрасный момент спросила себя, действительно ли это было то, о чём я мечтала? Или погнавшись за мишурным блеском подмостков, я упустила что-то важное? Несомненно, я любила театр, и он стал неотъемлемой частью моей жизни. Да и как могло быть иначе, когда я ничего кроме балета и не видела, с тех пор, как мне исполнилось девять лет.

Поддавшись общему потоку поведения и мыслей, я пыталась жить, как все. Все стремились быть первыми, и я стремилась. Все старались завести богатого покровителя, и я старалась. В общем, это была своеобразная балетная волчья стая, в вытье которой явственно различался и мой голос.

За эти годы я так не завела себе подруг. За редким исключением все в театре постоянно составляли заговоры и сплетничали. Опытные и маститые примы были изрядными интриганками, и умело устраняли конкуренток. Комар носа бы не подточил, как ловко это совершалось. Одну хорошенькую и не в меру прыткую балерину, которая, по мнению примы, совершенно потеряла от наглости голову, она, любезно улыбаясь, подружила с неким богатым и властным человеком, который силой заставил ту уйти из театра. Другая и вовсе умерла во цвете лет, неизвестно отчего. Портились платья, пуанты, посылались букеты, в которых вместо любовных записок были проклятия. Однажды, кем-то даже были отравлены иголки, которыми зашивали платья перед выступлениями. Это делалось прямо на балеринах, и один укол мог стоить жизни.

Много ещё пакостей делали друг другу эти с виду нежные, воздушные создания, которые на самом деле были злы, меркантильны и завистливы.

Я частенько вспоминала слова мадам Безе, которую я потеряла из виду много лет назад. Старый учитель танцев Швед, уже умер, не дожив до первой революции.

Родители мои были далеко и известий о них я не получала уже долгое время.

И только теперь, вдали от суеты и миражей, которые создавал театр, я вдруг очутилась лицом к лицу сама с собой. Я поняла, что совсем не знаю жизни, у меня нет опыта и, несмотря на мою сильную волю, я всё чаще стала предаваться мрачному, депрессивному настроению.

Работы не было, денег тоже, да и здоровье оставляло желать лучшего.

Я жила в квартире, купленной для меня папенькой. В ней были три большие комнаты, гостиная, спальня и комната для занятий, в которую я уже давно не заглядывала. В последнее время моя жизнь проходила в чтении книг, большинство которых составляли любовные романы, которые уводили меня от мрачной действительности. До полудня я спала, потом выходила, чтобы хоть что-то продать и купить немного еды. Ни с кем не общаясь, не интересуясь жизнью, я совсем одичала и не хотела выходить из этого состояния.

Моя жизнь проходила в наглухо закрытой раковине. Изредка мне на глаза попадались соседи, но и мне не было дела до них, и им до меня.

Эта зима выдалась до безумия холодной, и я, выскакивая на улицу, за любые деньги продавала свои вещи, и бегом возвращалась домой, где изо рта шёл пар, но всё же было теплее, чем снаружи.

Однажды меня ограбили, сняв шубу прямо на улице! Чьи-то крепкие руки просто вытряхнули меня из неё, как ненужную вещь, и выбросили в сугроб. Я чуть не замерзла насмерть, и едва перебирая коченеющими ногами, плелась по улице, не видя спасения. Если бы я упала в сугроб, то могла пролежать в нём до весны, пока не растает снег, и никто бы даже не заметил моего исчезновения.

Но тут какой-то сердобольный дворник схватил меня и втащил в свою горячо натопленную каморку.

К слову сказать, я всегда сильно мерзла. Даже в лучшие времена во мне не было и капли жира, но сейчас, от голода моё тело почти превратилась в скелет. Раньше я всегда куталась в меха, даже свежими летними вечерами, и одной из первых в Петербурге надевала зимнюю одежду. И тут вдруг такое несчастье!

Дворник напоил меня кипятком с крошечным кусочком сахара и подарил старый тулуп, доходивший мне до пят. Тулуп был рваный, но тёплый. Я назвала дворника ангелом и поцеловала его в спутанную бороду, провонявшую махоркой. «Да, что ж мы, нехристи какие, барышня?!» – смутившись, сказал он, выпуская меня на оскалившуюся холодом улицу.

Я сама починила тулуп, благо балет дает отличную сноровку владения иглой. И с тех пор выходила только в этой тяжелой и прибивающей своей тяжестью к земле экипировке. У меня оставались ещё шубка и теплое пальто, которые я бережно хранила, надеясь на лучшие времена.

Так и шла моя бестолковая жизнь, где дни летели за днями, смешиваясь в одну сплошную серость.

Однажды, вернувшись домой после неудачной попытки продать меховую горжетку, я застала у дверей незнакомых мне людей. Женщину и мужчину. Оба были одеты в военные тулупы и перепоясаны скрипучими кожаными портупеями. Мужчина держал в руках какие-то бумаги. Мы поздоровались, и я, открывая дверь, спросила, что им угодно? Они переглянулись, и, не отвечая, решительно вошли за мной в квартиру. Я не возражала, у меня не было сил сопротивляться их вторжению.

Войдя, они по-хозяйски оглядели комнату. Мужчина, слегка пригнувшись и стреляя по сторонам глазами, обошёл большую комнату по периметру, как бы что-то вынюхивая, затем вернулся на место. Женщина бесцеремонно открыла дверь в мою спальню, выглянула в окно. Потом оба вошли в комнату для занятий, где остановились, разглядывая станок, большие зеркала и фотографии на стенах, говорящие о том, что я была балериной.