Арсений Миронов - Много шума из никогда

Она опустилась на пол перед сидящей Лебедью, обняла ее руками за бедра и по-кошачьи потерлась щека о щеку: их волосы смешались, черные на черном, соперничая в своем полуночном блеске — вьющиеся и легкие у Смеяны, прямые и тяжелые у Лебеди. Данька вздрогнул: он почти залюбовался этим невиданным зрелищем изощреннейшего из допросов! Лебедь тихо простонала, облизывая бледным языком бесчувственные, засахарившиеся губы — и вдруг слабо дернулась на стуле: изо рта у нее пузырьками выступила прозрачная пена… Господи, они замучат ее, содрогнулся Данька — и быстро обернул к Скарашу спокойное лицо:

— Я оставил девчонку в живых. Бустя… она очень ласковая и послушная. В овраге за сараем… Хочешь застать ее теплой — поспеши.

Скараш благодарно смежил веки, неторопливо разгладил бороду. Осторожно обогнув стол, вышел в двери, прочь процокал каблуками по крыльцу.

«До оврага — пять минут, обратно — еще две. Всего семь», — пронеслось в голове, и Данила начал действовать. Просто отошел в темный угол к заставленному окну. Достал из-за сапожного голенища маленький ножик с костяной ручкой, спрятал в ладони правой руки, лезвием в рукав. Пальцами левой нащупал за пазухой легкий ворох золотых да серебряных браслетов — волшебные бубенчики полуденицы Метанки, приворотное зелье маленькой медовой феи. Покосился на затянутую в кожаный доспех узкую спину прекрасной воительницы Смеяны, склонившейся над связанной пленницей. И слегка встряхнул в руке заблестевшую мягкими искрами звонкую кудель цепочек да золотой паутины, усеянной веселой сотней крошечных колокольчиков. Словно в раздумье, приложил к запястью мягкую, как пучок женских волос, связку браслетов. Закрепил единственной застежкой, продев жальце серебряного крючка в ушко золотой петли.

Он стоял спиной, отвернувшись к оконной раме, упираясь кулаками в подоконник и ощущая в правом кулаке жесткую рукоять ножа. Стоял спиной — поэтому не видел, как Смеяна обернула бледное лицо. Как оттолкнула прочь полусонную Лебедушку, тихо поднялась на ноги, роняя на пол с распрямившихся колен черную леопардовую шкуру. Данила и сам ужаснулся очевидному могуществу чарующих бубенцов — когда прохладные узкие ладони легли ему сзади на плечи, он обернулся. Встретив его взгляд, Смеяна как будто пошевелила плечами — и расслабленный кожаный корсет, шумящая серебряными кольцами кольчуга оставили ее тело, выпустили из нежных объятий узенькие плечи, смуглую сочную грудь и мягкий, ранимый живот — с шорохом скатились до бедер и чудом задержались там, провисая складками на боевой перевязи кинжалов. Данила увидел, как быстро растворяются искры в зрачках, как гаснет ее взгляд в потемневших дымчатых глазах, как очевидно набухают веки, губы и темные соски — почувствовал: от Смеяны, словно от красивой кошки, пахнет свежим молоком, золотыми рыбками и теплой шерстью.

— Только тебя хочу, — спокойно сказала она незнакомым полудетским голосом, обнимая его и протискиваясь между ним и подоконником, прижимая острые груди к Данькиной рубашке. — Тебя, и тебя, и тебя…

— Смеяна… Я ждал тринадцать лет. Как я мечтал добиться твоей любви! — Данька почувствовал: плотно прогибается под пальцами гладкая, почти скользкая кожа у нее на талии, чуть выше поясницы. Костяная ручка ножа в ладони повлажнела от пота. Всего одно движение — вот сюда, где между двумя его пальцами дрожит впадинка меж ребер…

— Нет, не лги мне, любимый! — Она тряхнула головой, и взгляд потерялся в темноте нахлынувших волос. — Не думай, что я поверила тебе. У того Данэила были совсем другие глаза — чернее, чем вода в колодце! У тебя глаза светлые, как мед… Ты — никакой не Данэил, но это даже хорошо… Потому что я хочу только тебя, мой таинственный воин.

Данькина рука сама по себе двинулась вверх, путаясь в шелковой темноте волос — нож развернулся в пальцах, жестко заострился лезвием наружу…

И тут ее лицо исказилось — в глаза полыхнуло ужасом! — с неожиданной силой вцепилась Даньке в рубаху: дернула вниз, пригибаясь вместе с ним к подоконнику! В тот же миг воздух над Данькиной головой раскроила горячая волна: неведомый смертоносный заряд с ревом, задевая и выдергивая волосы, пронесся на бреющем и — пушечным ядром ударил в затворенное окно, мгновенно разбрызгивая его тучей колючих древесных осколков!

— Беги, милый! Это ворон — он убьет тебя! — взвизгнула над ухом женщина, острым обнаженным локтем толкнула в ребра.

Оторвав от подоконника в кровь разбитое лицо, Данька шарахнулся по стене вбок, загребая локтями по доскам: только теперь он увидел на пороге комнаты то, что Смеяна заметила как раз вовремя — поджарая фигура Свища! Голый по пояс, уже обезумевший и страшный, он замер в дверном проеме — длинная ревнивая десница выброшена перед собой, зависла в воздухе, черный перстень горит на кулаке и даже звенит, как разбуженное насекомое, посверкивая синими искрами… только стального ворона нет на плече — потому что ворон в воздухе, он совсем рядом: высадив на улицу оконную раму, разворачивается над крышей для повторного захода на цель!

Уже в прыжке Данила заметил, как Свищ сгибает руку в локте, выворачивая кулак тыльной стороной наружу, — словно подтягивая кого-то на невидимой железной струне… Рывком оттолкнувшись от пола, Данила прыгнул через широкий стол, перекатился по столешнице к дальней стене — но длинная длань движется быстрее, она настигает, и вражий кулак снова направлен прямо Даньке в голову! Ревущий звук в небе над домом все ближе, усиливаясь с каждой секундой, грозно обрастает раздраженно-звенящими, воющими обертонами… И вот словно вспышка вверху — разлетается в щепы потолок, и с высоты в облаке пылающей от трения соломы, в блистающей короне распахнутых крыл обрушивается воздушный убийца: прямо на голову, как атакующий сокол! Данила отчетливо видит желтые от нагретого воздуха когти, уже поднимает локоть, прикрывая зачем-то глаза…

Но железный ворон соскальзывает с невидимой нити. Данила осознал это мгновенно — слепо дернулась плоская голова, разом ослабли крылья: тупо вильнув в полуметре от распростертого Даньки, безумная птица сорвалась в косую петлю и с размаху врезалась об пол — мгновенно пробивая его и скрываясь внизу в туче пыли, встающей из подпола… Собрав силы для нового прыжка, Данила глянул туда, где стоял Свищ, — и не узнал врага. Увидел почерневшее, перекошенное лицо с вылезшими из глазниц очами: Свищ уже не выискивал взглядом метущуюся по полу жертву. Он смотрел на свою руку с черным перстнем на пальце. Нет, не туда, где из жалкого уродливого обрубка черно-красным разноцветным потоком хлестала кровь. Ниже, на грязные половицы — туда, слабо шевеля пальцами и медленно замирая, покатилась под лавку его отрубленная кисть.