Олег Кокин - Евстафий, сын того самого Никифора

– Наш каарман аскер. (Каарман аскер – доблестный воин. Кирг.) Снимай куртку, постели спину лошади позади седла и прыгай на нее.

Неторопливой рысью Талгат привез Стафа до зимника. Здесь уже вовсю распоряжалась Гулай. Вместе с сестрой Динарой и братом Азатом, лицо которого было замотано белым куском материи, они раздевали донага мертвых бандитов. Их тела стаскивали в одну кучу, а одежду, обувь, малахаи и оружие в другую кучу. Стаф заметил в куче мертвых тел и бандита с отрубленной ногой, у того было перерезано горло. Стаф обратился с просьбой к хозяину зимника:

– Уважаемый Талгат Кулжигит, штаны мне надо, мои полный швах.

Талгат усмехнулся:

– Не только штаны. Зима. Тебе одеться надо, как мы одеты. Динара подбери чистую одежду и обувь для нашего аскера. Где измарано и порвано, вымой и зашей. Азат, расседлай лошадь, поставь ее к товаркам в хлев на проходе, задай корма и напои их. Мы с аскером шкуру и мясо с убитой лошади добудем, пока она теплая. Ты, Стаф не смущайся, возьми из кучи штаны себе. Переоденься в доме.

Пока Стаф подбирал штаны, Талгат собрал все оружие бандитов в охапку, и они направились в дом. В своем углу в доме Стаф скинул с ног мокрые кроссовки и джинсы и собирался натянуть кожаные штаны, снятые с разбойника. Следом вошла Гулай с изрядной кипой одежды и обуви, начала хлопотать по дому и около не приходящей в сознание младшей сестренки, все время изредка бросая взгляд в его сторону. А когда увидела частые кровавые полосы на ногах их гостя, то, следуя женской природе, воскликнула:

– Отец, нашему гостю срочно необходимо обеззаразить раны на ногах.

Талгат раскладывал сабли и кинжалы по сундукам, обернулся и глянул на ноги Стафа:

– Ай, молодец, Гулай. Усмотрела беду. В том сундуке возьми бутылку с аракой и отдай Стафу. Пусть протрет свои царапины и быстро надевает штаны. Мы идем свежевать лошадь.

И вышел из дому. Стаф с благодарностью принял из рук Гулай бутылку с водкой. Выливал на пригоршню чуть-чуть водки и с шипением, щиплется зараза, протирал кожу ног. Закрыл бутылку той же затычкой, что там и была, и отдал драгоценный сосуд стоящей рядом Гулай. Одел мягкие кожаные штаны, подпоясался той же петлей волосяного аркана, ноги всунул в подходящие по размеру трофейные красные юфтевые сапоги с деревянными каблуками, надел в рукава, протянутый ему Гулай, починенный Динарой халат разбойника, на голове оставил свою уже высохшую шапочку. Подхватил с дастархана, оставленный Талгатом нож для него, и выскочил на улицу. Хозяин зимника давно приступил к разделке туши убитой им лошади. Нож в его руке так и мелькал. Попрятавшиеся было во время ожесточенной схватки людей по щелям и закоулкам зимника, собаки, в количестве трех штук, с урчанием рвали подкинутую Талгатом требуху и сочно грызли огромные мослы с остатками лошадиного мяса. На полуснятой шкуре с одной стороны туши Талгат складывал сочащиеся кровью куски мяса и внутренностей. Азат с палкой зорко охранял от собак мясное изобилие. На долю Стафа выпало перетаскивать куски мяса в дом. Там девчата, Гулай и Динара, развели сильный огонь в очаге и в большом казане грели воду для варки конины. После долгожданной команды хозяина зимника о прекращении заготовки мяса, мужчины загрузили тела бандитов и остатки неразделанной туши лошади на подтащенную волокушу. Впрягли в нее фыркающую от запаха крови мохнатую лошадь и, поторапливая её камчой, время двигалось к сумеркам, направились в степь по следам разбойников. Талгат сказал, что три чакырым зимой, достаточное расстояние от зимника, чтобы этой падалью не пахло возле жилья. (Чакырым – расстояние, на протяжении которого слышен крик человека. Кирг.). Примерно равно одной версте /1,06 км/. Свалили в снег неприятный груз. Обратно ехали на волокуше. Прибыли. Талгат опять велел Азату заняться скотиной и ее кормежкой, а Стафа попросил помочь ему выкопать могилу для убитой жены. Место он выбрал на восточной стороне зимника, недалеко от дороги. Копали кетменями. Мерзлый грунт неохотно откалывался маленькими комами земли. Но упорный Талгат с не менее упорным Стафом безостановочно долбили и ритмично выбрасывали из постепенно углубляемой ямы куски мерзлой почвы. Наконец добрались до мягкой земли. Немного отдохнули. И с ожесточением, за небольшой промежуток времени, закончили копать. Стаф до того вымотался, что когда присел с вымытыми руками к дастархану, то глаза его начали сами собой закрываться. Он насильно проглотил отваренное мягкое горячее конское мясо, запил его бульоном и, махнув Талгату рукой, типа пока-пока, еле переставляя, налитые будто свинцом, ноги, добрел до своей лежанки. Подложил под голову свернутую свою куртку и мгновенно уснул. Что происходило далее в помещении и чем занимались члены семейства почтенного Талгата, его уже не волновало. Похоронили мать семейства, хорошую женщину Назиру, жену Талгата Кулжигита по мусульманскому обычаю на следующий день вместе с младшей дочерью Минатгуль, умершей ночью от большой потери крови, так и не пришедшей в себя, в одной могиле. Почерневший от свалившегося горя Талгат прочел полагающуюся молитву над усопшими. Завернутые в саван тела матери и дочери осторожно опустили в яму и засыпали землей. Место захоронения Талгат с сыном огородили деревянными оградками, принесенными из хлева. Дети Талгата тихо плакали. Даже у Стафа и, казалось бы, хладнокровного хозяина зимника блестели глаза от непролитых слез. Природа тоже как бы прониклась похоронным настроением семейства. Небо быстро нахмурилось, поднялся сильный ветер, с небес посыпались крупные снежинки, укрывая белым покрывалом место упокоения жертв насильственной смерти. В этот день все молчали. Ухаживали за скотиной, молчали. Готовили еду, молчали. Стирали белье и вычищали трофейную одежду, молчали. Кушали за дастарханом, молчали. Только изредка был слышен надтреснутый голос Талгата Кулжигита, читавшего короткие молитвы на арабском языке. После захода солнца в доме раздался голос хозяина зимника, разрешившего громко разговаривать. Он пригласил Стафа и своих детей к дастархану, заставленному различной едой, и предложил обсудить дальнейшую жизнь.

Начало 1870 года на территории Российской Империи ничем от предыдущих зим не отличалось. Также дули ветра, наметая в центральных, сибирских и дальневосточных губерниях глубокие сугробы снега. Повсеместно трещал мороз, где небольшой, а где очень крепкий.

В ночь с третьего на четвертое января одна тысяча восемьсот семидесятого года тридцатитрехлетняя замужняя женщина Арина Васильевна Брянкина сладко заснула под боком мужа, капитана пехотной роты Тамбовского 122 пехотного полка, дислоцировавшегося под Харьковом. Начальник полка, его высокоблагородие полковник Фридрихс Владимир Евстафьевич был сильно озабочен внезапной болезнью назначенного офицера для отбора в новоформируемый особый отряд пластунов с Уральского казачьего войска подходящих воинов и сопровождения их к месту квартирования полка. Посоветовался со штаб-офицерами полка и назначил для этого ответственного дела командира первой пехотной роты Брянкина Никифора Ефимовича. Он так прямо и сказал вызванному командиру роты: