Владимир Свержин - Фехтмейстер

Ожидание продолжалось минут десять. В конце концов Платон Аристархович не выдержал:

— И долго еще ждать прикажете? Голубчик, сходи-ка погляди, куда там этот, с позволения сказать, серб запропастился, — обернулся он к сотнику.

На этот раз ожидание не затянулось. Атаманец примчался спустя несколько мгновений, причем уже с наганом в руках.

— Ваше высокоблагородие, убег стервец!

— То есть как?

— Да черт его знает как. Жандарма я в нужнике сыскал. Он там без чувств отдыхал, а также без мундира и оружия. А рядом сербская форма. Я жандарма водой окатил. Спрашиваю: «Шо? Как?» А он твердит: «Не помню». Дошли до клозета, а дальше капрал вдруг посмотрел, точно клешами впился. Ну, тот с ног и долой.

— Проклятие! — Платон Аристархович грохнул кулаком по столу, чего не делал уже несколько лет кряду. — Да что ж они у вас все бегают? Шультце! Потом этот! Оповести полицию, жандармерию, армейские патрули, что разыскивается смуглый человек в неладно сидящей жандармской форме. Приметы опишешь. И не забудь сказать, что он слабо говорит по-русски.

— Ща все будет. — Атаманец метнулся к телефонному аппарату.

— Это нотер, — откидываясь в кресле, проговорил Лунев. — Госпожа Эстер рассказывала о них. Однако о том, что они обладают гипнотическими способностями, она не упоминала. Сегодня его задержали с оружием у нее дома. Как говорится, счастливая случайность. Нет сомнения, он и его соратники действительно охотятся за Лаис! Следует предупредить ее!

У подъезда адмиральского дома на Большой Морской стояли груженые сани. Прислуга сновала вверх-вниз по лестнице, спеша принести какие-то корзины и картонки.

— Что здесь происходит? — поинтересовался Лунев у ожидающего распоряжений кучера.

— Барыня тутошняя переезжают, — охотно пояснил возница. — У мужика ейного дом — во! Крепость! А здесь ее, сказывают, что ни лень, обобрать пытаются. Вот и съезжает. Это так, по мелочи — тряпки-шляпки, а уж поди три фуры с вещами отравили, — пояснил он. — Такие-то дела.

В тот момент на крыльце показалась Лаис, бледная даже сквозь природную смуглость. Ротмистр Чарновский, предупредительно державший ее под руку, прервал свою речь и с явным неудовольствием уставился на контрразведчика.

— Опять вы, ваше высокоблагородие?! Не удержались все же, приехали? — Он подвел Лаис к саням, помог ей усесться и укрыл меховой полостью. — Что ж, если желаете, квартира в вашем полном распоряжении. Хотите хороводы там водите, хотите — обыскивайте. Но прошу вас, как дворянин дворянина: не суйтесь в нашу частную жизнь. — Он ловко заскочил в сани и толкнул кучера: — Трогай!

Платон Аристархович молча проводил удаляющиеся сани долгим взглядом, походя сбил с крыльца кем-то налепленный снежок. Он хотел бы верить, что переполнявшее его чувство не является банальной ревностью, но, увы, не находил ему другого подходящего названия.

«Он сделает эту бедную женщину несчастной», — возвращаясь к автомобилю, чуть слышно пробормотал Лунев. Расторопный атаманец раскрыл дверцу авто, и он уселся, недовольно кусая губы.

— Куда едем? — поинтересовался водитель.

— Послушай, — не утруждая себя ответом, проговорил контрразведчик, — кажется, развязка близка. Завтра с утра, а лучше нынче вечером Заурбек должен работать в доме у Чарновского.

Вороний крик звучал для Распутина надменным хохотом. Озираясь, он брел по улице, не замечая прохожих, испуганно шарахающихся от бледного долгобородого Старца. Казалось, глаза его смотрят внутрь, пытаясь разглядеть в темноте новое содержимое привычной человеческой оболочки. Он добрел до моста, хватаясь за перила, доплелся до середины и остановился, глядя на взломанный лед. «Может, кинуться?» — вдруг подумалось ему. Гришка Новых, убогий крестьянин из забытого богом села, глядел не отрываясь в черную воду вслед прошедшей миноноске и чувствовал, как сознание погружается в эту взбаламученную винтами холодную жидкость, как наполняет вода его горло, легкие… И все заканчивается!

«Вода холодная, — подумал он, — все сведет разом, и почувствовать-то ничего не успею».

— Не смей! — раздался из глубины, из самого нутра спокойный властный оклик. Такой, каким он сам зачастую одергивал всякого, без разбора чинов. — Забыл? Смертный грех.

— Первый ли? — сам себе ответил обескураженный буян и конокрад.

— Последний. И покаяния не будет, и ничего не будет, — чуть насмешливо продолжал голос. — А ведь сколько уже достигнуто! Ты вспомни, с чего начинал-то. Или запамятовал пустые щи на обед и тумак на ужин? Забыл, как попрошайничал на паперти? А теперь — царский любимец. Эк, взлетел! А ведь порода-то крепкая, поди, сколько еще лет на роду написано, если, конечно, в прорубь сдуру не сигать. Ведь только ж крылья расправил — самое время вверх. А ты, дурило, вниз желаешь.

— Мое дело, — огрызнулся Гришка, вновь ощущая себя Распутиным, тем самым, о котором шептались в салонах, судачили в казармах, на которого молились в императорском дворце.

— Да нет, братец, уже не твое — наше. Уж коли я в тебе живу, так не будь дураком, лови удачу за узду. Даю я щедро, а нужна мне за то самая малость. Да и та, если вдуматься, тебе же на пользу.

— Да кто ты такой, бес нечистый?! — вспылил раздосадованный Старец. — Почто искушаешь меня?

— Бес?! — недовольно отозвался внутренний голос. — Скажешь тоже! Я — великий Герцог в своем народе. Величают меня Хаврес и среди шести дюжин первейших в свите Лучезарного и Светоносного мое место от века почитаемое! Легионы бесов под моей рукой и сотни демонов ждут лишь приказа моего, чтобы исполнить невозможное, непредставимое умом человеческим. И вся эта сила нынче спрятана в тебе. Ты величаешь меня бесом, но это все слова, пустые и напыщенные. Что тебе страхи убоявшихся, когда ты суть не таков? Зри в корень, забудь нелепые побасенки чернорясных дармоедов. Я — ангел! Могущественный, бессмертный, возлюбленный Богом. Искра пламени Творца Предвечного! Тебя учили, что мы восстали против Всевышнего, но разве можно восстать, скажем, против дневного света? Каждый из нас — частица Бога, его персты и длани. Мы желали сделать этот мир иным, более удобным, более справедливым. Однако, увы, сила оказалась на стороне тех, кто радовался земному несовершенству, лелеял страхи людские, ибо находил в молениях рабов страха божьего усладу для тщеславия своего. Что ж, такое бывает во всяком споре. Не правда ли? Стоит ли по этому поводу устраивать такой шум? Тем более что состязание еще не окончено.

— Ты лжешь, ибо сказано: «Встал пред войском архангел Михаил с мечом огненным».

— Эка невидаль — «сказано»! Он всегда с этим мечом таскается. Это еще что! Вон Белиал и вовсе появляется сразу в двух обличиях и на огненной колеснице — тот еще фрукт! Забудь детские пугалки. Все изменчиво. Сегодня Господь благоволит Михаилу, а завтра, глядишь, и он в немилость впадет. Невелика штука — мечом размахивать. Ежели человечеству и далее бысть, какой смысл его молниями стегать, словно недоросля розгами. С ним считаться надо, а не карать без толку! Ты же помнишь, после всемирного потопа Всевышний сменил гнев на милость и обещал больше не смывать человечество, как… — Хаврес замялся, — ну, сам понимаешь.