Владимир Свержин - Фехтмейстер

— Бог весть что! — нахмурился Николай II. — Старец кому-то угрожал?

— Ну да, сначала он хотел выкинуть барона Врангеля, поскольку желал занять ту самую комнату, которую прежде уже занял сей доблестный полковник. Потом набросился на жандарма, затем на контрразведчика. Я бы сказал, что Григорий Ефимович вчера продемонстрировал явные признаки сильного душевного расстройства. Быть может, это, конечно, не мое дело, но… Возможно, Старца и самого бы следовало… — князь Орлов замялся, — подлечить. Он ведь, с позволения сказать, и близ цесаревича бывает…

Император забарабанил пальцами по лежащей перед ним на бильярдном столе карте Галиции. Произошедший намедни скандал выглядел на редкость нелепым и можно было не сомневаться, что утренние газеты преподнесут его во всей красе. Да еще и раздуют непомерно, сочинив притом целый воз небылиц. Как это все некстати! Нелегкая понесла туда Распутина, да и Орлова вместе с ним!

— А вы-то что там делали, любезнейший Владимир Николаевич? — сурово хмурясь, спросил император.

— Ваше величество забывает, что я тоже конногвардеец. — Князь Орлов поправил усы указательным пальцем. — Полковое братство имеет свои законы. Вне строя мы все равны, все друзья и соратники. Впрочем, о чем я говорю — вы же сами шеф нашего полка!

Так вот, на днях ротмистр Чарновский сообщил, что барон Врангель остановился у него на время отпуска, и при первой же возможности я поспешил встретиться с ним, дабы из уст прямого участника событий услышать о положении дел на фронте. Тем более что, не буду скрывать, у ротмистра великолепная кухня, и сам он владеет кухонным ножом не менее виртуозно, чем саблей. И надо сказать, я прибыл вовремя. Иначе бы к приезду Чарновского на месте дома красовались руины.

— Его, что же, в этот час не было дома?

— Его возлюбленная, госпожа Эстер, известная столичная красавица и прорицательница, нынче больна, и ротмистр возил ее в магнетический салон доктора Фишера. Она и сама, впрочем, слывет замечательной целительницей, но тут уж, — князь развел руками, — себя за волосы из болота не вытащишь!

Государь нахмурился еще сильнее.

— Госпожа Эстер — возлюбленная Чарновского?

— Так точно, ваше величество.

— Того самого Чарновского, которого мой драгоценный дядя считает едва ли не собственным сыном?

Князь Орлов оглянулся и зашептал:

— Должен вам сказать, государь, что они действительно похожи: и ростом, и статью, и в лице что-то есть.

— Полноте, — оборвал его император.

События вчерашнего дня удручали его еще сильнее, чем прежде. При желании несложно было выяснить, кто отдал приказ об аресте госпожи Эстер, а стало быть, и сам он невольно оказывался втянутым в эту пренеприятнейшую историю.

— А что эта госпожа… Как ее?

— Эстер, ваше величество. Лаис Эстер. Спасибо, ей уже лучше.

— Жандармы ее не тронули? — Царь отвел глаза в сторону.

— Я уже имел честь доложить вам, она с Чарновским уезжала и прибыла позже. Когда примчавшиеся из казарм конногвардейцы услышали, что кто-то пытается схватить их командира, они чуть было не затеяли настоящую битву с жандармами. И потому я счел правильным вернуть и тех, и других в казармы.

— Господи, что ж это творится-то в стране? — чуть слышно пробормотал Николай II. — Стало быть, госпожа Эстер на свободе?

— Так точно, ваше величество!

— Что ж, может, оно и к лучшему. Вы поступили верно. — Император, чуть помедлив, взял остро отточенный карандаш и, легко касаясь им карты, начал вырисовывать поверх Дуклинского перевала характерный профиль дяди Николаши. — И вот еще что, Владимир Николаевич, будьте любезны, сообщите полковнику Луневу, что я желаю его видеть. Пусть нынче же прибудет в Царское Село.

Князь Орлов вновь будто бы машинально поправил усы, кажется, пытаясь скрыть улыбку.

— Он здесь, ваше величество. Платон Аристархович очень настаивал, дабы я нынче поставил его дежурным флигель-адъютантом при канцелярии. Я не усмотрел в его просьбе ничего предосудительного и внес его в список дежурств вместо полковника Гартинга.

— Что ж, — Николай II вновь уставился в окно, где стаей голодных волков подвывала январская метель, — тогда пригласите его ко мне.

Распутин метался по квартире подобно раненому кабану. Все, что попадалось ему по пути, летело на пол, о стену, рвалось в клочья и ломалось в куски. Секретарь боговдохновенного Старца и офицеры его охраны, видя этот приступ буйства, поспешили ретироваться, дабы ненароком не угодить под горячую руку. Григорий рычал от ярости, и пена на его губах была похлеще той, что случается у бешеной собаки. Его жгло изнутри, и как ни силился, он не мог унять эту раздирающую чрево боль.

— Как ты мог?! — не вовремя разбуженной змеей шипел внутри него Хаврес. — Как ты мог все бросить и убежать?

— Заткнись, дьяволово отродье! — во всю глотку кричал Распутин. — Слышать тебя не желаю! — И в тот же миг приступ дикой боли скручивал его, как старательная хозяйка, выжимающая мокрое белье.

— Пока я с тобой, ты неуязвим. Как ты смел бежать?

— Слова твои — полова! Хоть что хошь говори, а я голову под пули не поставлю.

— Надо будет — подставишь!

Рука Гришки Новых сама собой вцепилась в бронзовую статуэтку и с размаху швырнула ее в окно. Стекло рассыпалось множеством осколков, и жавшийся к стенам домов снежный ветер ворвался в квартиру на Гороховой.

— Ты должен мне повиноваться, — взревел Хаврес, — если желаешь повелевать!

— Ступай прочь, бесово отродье! — Распутин рухнул с разбегу на колени как подкошенный и, выискивая икону в углу, заорал что было мочи: — Отче наш! Иже еси на небеси! Да святится имя Твое!

— Э нет, так дело не пойдет — захрипел демон, и хрустальная люстра, висевшая под потолком, сорвавшись с крюка, устремилась к ногам Старца. — Не гневи меня, смертный!

— А сам-то, сам-то! Что тут буянишь? — взмолился Гришка. — Пошто тем силу свою не казал?

— Не время пока мне открываться.

— Вот и я поберегусь. А то посулы твои сладкие, да нутру с тех посулов горько. Видал я, как пули в живых людях скважины дырявят. Уж извини-подвинься, не желаю.

— Ты неуязвим!!!

Неведомая сила подхватила Григория Новых, подняла с колеи и, точно за шиворот, поволокла к окну. В лицо ему ледяным холодом ударяла январская метель. С улицы слышались чьи-то возбужденные голоса. Кто-то звал городового, указывая на вылетевшую из окна третьего этажа бронзовую скульптуру. Выпучив глаза от ужаса, Распутин попытался было схватиться за раму, почувствовал, как ногти его впиваются в твердое дерево… Но тщетно, пустая затея. С тем же успехом он мог пытаться задержать мчащийся на всех парах локомотив. Все та же неумолимая сила тараном ударила ему в спину и, разбивая лицом и грудью уцелевшую часть стекла, он с воплем ужаса вылетел из окна. Вслед летящему телу посыпались осколки, норовя вонзиться в мягкую плоть. Удар. Распутин услышал, как взвыла собравшаяся вокруг городового толпа, как испуганно заржала извозчичья лошадь.